Библиотекарь, или Как украсть президентское кресло - Ларри Бейнхарт

Надо было просто ехать и платить за всё наличными: за пользование дорогами, за бензин, за еду. И не вылезать на трассы.

Передвигаться на машине было намного быстрее, и он решил ехать даже ночью и застать её на рассвете. Сейчас проглотить таблеточку, и он и во вторую бессонную ночь будет как огурчик. Не зря же вермахт придумал амфетамин.

Он заезжал домой, принял душ и нюхнул кокаину. Сейчас он чувствовал себя превосходно и с удовольствием вёл машину. Мимо проносились огни фонарей, горизонт звал вперёд. Так вперёд же, к горизонту!

Паркс добрался до Элайны на рассвете.

На траве лежал иней, в ветвях деревьев притаился туман, солнечные лучи пробивались сквозь ночной холод и падали на опавшую листву. К дому Элайны вела грунтовая дорога, абсолютно безлюдная в этот час. В этой пустыне воздух чувствовал себя вольготно: он умылся туманом, надел на себя чистое и свежее и сбрызнул себя туалетной водой, в котором смешался запах полных жизни деревьев и умирающей листвы.

Такие моменты длятся недолго, и эта их краткость придаёт им какое-то особое очарование.

Внутри Паркса всё бурлило: всю ночь в его машине гремели и хрипели рок-н-ролл и электроника, читали речитатив негры, трещал поп Хоэл, что-то бормотали, лепетали, на что-то жаловались. К горизонту! Прямо, только прямо, повернуть и снова к горизонту, с фарами дальнего света, с самыми лучшими и дорогими фарами для «БМВ», фарами, чей свет пробивает штат насквозь.

В трёх милях от дома Элайны он выключил свет, уже рассвело настолько, что можно было ехать и без них, к тому же их полагалось выключать. Он опустил окно и в машину ворвался приятный прохладный ветерок. Он заставил себя ехать медленнее, хотя внутри его всё рвалось. В висках у него пульсировали ночь, ночная дорога, стук неугомонного мотора и скорость в 126 км/ч по городу. Каждая клеточка его тела просила действия и огня, губы пересохли. Он осушил бутылку с водой и выкинул её в окно. Потом вдохнул ещё кокаина и почувствовал, как тёплая дрожь бежит вдоль позвоночника, по ногам. Почувствовал, как волна поднимается и переходит с лопаток на кончики пальцев, почувствовал прилив крови к члену… да! Его член возбудился, как этот зверский мотор под чёрным капотом.

Машина аккуратнейшим образом миновала все повороты, так аккуратно, что комар носа не подточит, окна открыты, в лицо дует прохладный ветерок. Да… скоро наступит зима. Холодная, ледяная, время, когда всё умирает.

Три минуты до её дома промелькнули как одна секунда. Он подкатил к самой двери. Она жила в таком крошечном домике, что он казался чуть ли не игрушечным, и было странным, что в нём вообще может кто-то жить. Рядом, в маленьком овражке бежал тонюсенький ручеёк, он был не шире девичьей груди. Он подумал, что весной, когда тает снег, или во время летних ливней он разливается и несётся прочь, унося с собой глину, ветки, коряги — всё, что может плыть и бежит, бежит, бежит… бежит, как по его венам бежит сейчас амфетамин и уносит с собой накопившийся за его нелёгкую и неправедную жизнь шлак.[23]

Его походка была очень лёгкой. Слишком лёгкой для такого большого человека.

Дверь была с другой стороны дома, наверное, именно поэтому она и не услышала, как подъехала машина. Он знал, что она о нём не знает: он посмотрел в окно и видел, что Элайна ведёт себя, как если бы была одна. Она сидела в одном халате. Халат был строгим и чопорным, как сама старушка Новая Англия, но вместе с тем сексуальным. Девственница, мечтающая о сексе, нежная и хрупкая девственница. Он подъехал с запада. Это хорошо — она не заметила тени, когда он прошёл под её окном.

В дальние окна стал пробиваться неяркий свет, ещё неясный, туманный, как уходящая ночь и такой же призрачный, как сон.

Он обошёл дом и выбил ногой дверь. Она замерла, увидев его. Он увидел, что она узнала его. Так и должно быть. Он догадывался, что она вспоминает о нём с ужасом. Тут кровь его забурлила ещё мощнее, и он почувствовал боль в пульсирующем члене и понял, что тому стало тесно в брюках. Она замерла на месте и смотрела на него полными ужаса глазами, а его член приходил во всё большее и большее возбуждение, и она знала об этом и начинала бояться ещё сильнее. Тут чаша начала переполняться, и он сделал шаг, тот шаг, ради которого он и проделал весь этот путь.

Один шаг. Всего один.

Всё, что я сделал у Стоуи, ну, может быть, за исключением последней недели, я скопировал не только на свой компьютер, но и на библиотечный. Так что я вошёл к себе и открыл документы с информацией про Стоуи. Я не хотел входить в систему под своим логином и паролем. Несколько наших постоянно забывают свои пароли, я запомнил несколько, и сейчас решил воспользоваться ими. Я открывал папки, смотрел, есть ли в них что-то интересное, сохранял выбранное к себе на компьютер и распечатывал. Как только накапливалась изрядная стопка бумаги, я выходил из сети, а следующий раз входил уже под другим именем.

Охотник и жертва не видят друг друга, ни один не знает, что известно другому, ни один не знает, что видит и что может увидеть другой.

Ни разу со времени моего окончания университета мне не приходилось за пару дней попытаться прочесть то, на что обычно уходит год. Я читал всю ночь напролёт, нет, вру, не всю ночь, потому что заснул прямо в кресле. Когда я с трудом разлепил глаза, я увидел рядом Сьюзи.

— Иди спать, ты устал.

— Нет. У тебя кофе есть?

— Чтобы не спать?

— Ага.

— Сейчас сделаю.

— Супер!

Она ушла, и я с облегчением вздохнул. Но даже кофе не всегда помогал — той ночью я засыпал ещё несколько раз.

Естественно мне, как любому серьёзному библиотекарю или писателю, или учёному, было бы здорово, если бы у меня было лет пять, ну или года три, в зависимости от сложности, в запасе, чтобы ознакомиться со всем материалом. Потом я бы год обобщал свои наблюдения, потом бы год делал ссылки, которые способствуют лучшему пониманию материала. У меня не было этих семи лет. Так что сначала я занимался тем, что отбрасывал всё лишнее на мой взгляд. Например, я не читал ничего, связанного с торговыми сделками на землю.

Среди бумаг было множество писем с предложениями помочь тому или иному учреждению. Почему же он их не выбросил к чёртовой матери? Мне иногда казалось, что у Стоуи просили деньги все: все общества, все благотворительные организации, все университеты, просили даже те, кто и сам неплохо зарабатывал, просили отдельные граждане, ловко владеющие настоящим или виртуальным пером. И все они просили всех своих родных и знакомых помочь им.

Стоуи же сам вытягивал из других хорошие деньги. Он не просил. Он давал взятки и запугивал. Однажды он написал одному землевладельцу, что за какие-то жалкие сто тысяч долларов он может сделать так, что его земли в Чесапикском заливе, в настоящие время не приносящие никакого дохода, потому что господа экологи сделали всё, чтобы доказать, что устрицы для них важнее людей, будут признаны не заболоченными и он сможет построить на побережье дома, которые принесут ему 27 миллионов. Всякий скажет, что это была сумасшедшая сделка.