Зеркальный вор - Мартин Сэй

Когда песок под ногами становится влажным и плотным, он опускается на колени и смотрит вдоль полосы прибоя сначала в одну, потом в другую сторону, для начала оценивая распределение света: белый песок, темное море, переменчивые блики на волнах. Это прием его собственного изобретения. Во время долгого путешествия через всю страну он развлекался нехитрой игрой: смотрел на узкую щель в приоткрытой двери товарного вагона и считал те или иные предметы, мелькавшие в этом просвете: мосты, дороги, сараи, птичьи гнезда. Поначалу он, как водится в таких случаях, устраивал состязания с другими бродягами — кто больше предметов насчитает, — но эта игра вскоре начала раздражать. Ни у кого не получалось на равных бороться со Стэнли; зачастую бродяги отказывались верить, что некоторые вещи (без труда им замечаемые) вообще возможно разглядеть в таких условиях. Стэнли продолжал игру, но теперь уже только сам с собой, постепенно усложняя задачи: пробуя считать телеграфные столбы, взлетающих голубей, угольные вагоны-гондолы во встречных составах; а однажды — правда, при малой скорости поезда — даже подсчитал все шпалы соседнего пути на отрезке между Уинслоу и Флагстаффом. Тут весь фокус заключается в том, чтобы синхронизировать свое зрение с ритмом световых проблесков между объектами. Эта пульсация света стала для Стэнли чем-то вроде кода или ключа, открывающего доступ к самым разным вещам.

В начале сентября прошлого года, за воскресной игрой в покер на ранчо в Нью-Мексико (или в Колорадо), ему вдруг пришло в голову, что эта его способность вполне может быть применима к игральным картам. Но с тех пор он не особо продвинулся в развитии этой теории, занятый другими, более насущными делами.

Отражение лунного диска колышется на воде, рассеиваясь множеством бликующих овалов и черточек; глаза Стэнли понемногу трансформируют все эти блики в однородный нейтральный фон. И вот уже в двухстах ярдах к югу, примерно на полпути до Брукс-авеню, вырисовывается пока что бесформенное темное пятно: рыжебородый человек с собакой. Они перемещаются не по прямой, а произвольными зигзагами. Стэнли начинает движение им навстречу, держась ближе к набережной, чтобы не упускать их из виду на фоне более светлого неба. Лица мужчины он разглядеть не может, но силуэт его вполне отчетлив. Кистень в боковом кармане натер ногу, и Стэнли перемещает его назад под куртку.

Сменивший направление ветер доносит до него облачко табачного дыма. Человек что-то напевает — то ли сам себе, то ли своей собаке — на непонятном Стэнли языке. Это не испанский, на котором говорит Клаудио, и не итальянский, который он слышал от соседки в Нью-Йорке, но в чем-то сродни им обоим. Теперь человек идет прямо на Стэнли; дистанция между ними быстро сокращается. Стэнли останавливается и молча ждет. Он видит оранжевый огонек затяжки, дрожание горячего воздуха над ним и уплывающую струйку дыма. Сама ночь кажется хрупкой, словно ее скрепляет незримая стеклянная арматура, — и вся эта конструкция может быть разбита вдребезги одним-единственным словом.

Человек замечает Стэнли, только оказавшись в пяти шагах от него. Он вздрагивает и останавливается. Собака натягивает поводок, принюхивается, затем подпрыгивает на месте как ужаленная и поднимает истошный лай.

— Привет, — говорит Стэнли. — Извините.

Мужчина перекладывает поводок в левую руку, а его правая рука смещается за спину (поверх свитера на нем твидовый пиджак). Стэнли судорожно сглатывает комок в горле.

— Я тебя отсюда не увидел, — говорит мужчина. — Нельзя так пугать.

Голос у него напряженный, хотя звучит ровно, без срывов. Похоже, он и впрямь напуган.

— Все в порядке, мистер, — говорит Стэнли. — Я ничего дурного не замышляю.

Рыжебородый, однако, не убирает руку из-за спины.

— Не советую бродить по пляжу среди ночи, — говорит он. — Тут небезопасно.

Стэнли выставляет перед собой раскрытые ладони, но мужчину этот жест не успокаивает. Его силуэт слегка сокращается в габаритах, — стало быть, сгруппировался, готовится. Того и жди, засветит ствол. Прежде Стэнли много размышлял над словами, которые скажет при этой встрече, но теперь, как назло, ничего не приходит в голову. Слова ускользают, не успевая оформиться во что-то связное, и он лишь беспомощно открывает и закрывает рот.

— Эдриан Уэллс? — произносит он наконец.

Человек замирает, не издавая ни звука, — темная клякса на серебристом занавесе неба и ночного океана. Так оба и стоят, онемев, невесть сколько времени. Тишину прерывает ворчание собаки, роющей лапами песок.

— Кто ты такой? — спрашивает мужчина.

Когда Стэнли отвечает, собственный голос кажется ему абсолютно незнакомым. Раньше бывало, что в моменты испуга он начинал говорить своим детским, тоненьким голоском, а в других случаях, когда он был очень расстроен или утомлен, его голос странным образом старел, превращался в голос того человека, каким ему еще только предстояло стать через много лет. Однако теперешний голос не похож ни на один из этих двух. Он принадлежит кому-то другому из совсем другой жизни. Вслушайся в него сейчас, ибо ты никогда не услышишь этот голос вновь.

— Вы Эдриан Уэллс? — спрашивает Стэнли.

Хотя он и так уже знает ответ. И он уже не боится.

Уэллс делает шаг назад, наматывая на руку собачий поводок. Его заметно потряхивает. Староват уже для ночных приключений.

— Не подходи ближе, — предупреждает он. — У меня пистолет, и, если что, я им воспользуюсь.

— Я вас искал, мистер Уэллс, — говорит Стэнли. — Ничего против вас не имею. И против вашей собаки тоже. Вообще-то, я хотел поговорить о вашей книге.

Слышно, как Уэллс переводит дух.

— Моя книга… — бормочет он.

— Да, сэр, ваша книга. «Зеркальный вор».

До сих пор Стэнли ни разу не произносил название книги вслух. И сожалеет, что сделал это сейчас, ибо, повиснув в воздухе, оно кажется каким-то вялым, безжизненным, не соответствующим тому, что оно обозначает.

— Кто ты? Кто тебя сюда прислал? — спрашивает Уэллс.

Второй из этих вопросов удивляет Стэнли.

— Никто меня не присылал, — говорит он. — Я сам по себе.

Уэллс распрямляется, принимая более естественную позу, и произносит что-то на иностранном языке. По звуку похоже на иврит.

— Что, простите? — говорит Стэнли.

Уэллс повторяет фразу. Нет, это звучит не как иврит.

— Сожалею, мистер Уэллс, но я ни черта не понял из того, что вы сказали.

— Как тебя зовут, сынок?

— Стэнли.

— А полное имя?

Стэнли при таком слабом свете не может разглядеть выражение лица Уэллса. Его короткие пальцы все так же рассеянно перебирают собачий поводок. В очках отражаются желтые огни набережной, и каждая линза, рассеченная посередине вертикальной полосой, напоминает кошачий зрачок. Далеко не сразу Стэнли опознает в этих вертикальных полосах свое собственное отражение.