Курская битва. Огненная дуга - Александр Михайлович Золототрубов

Прогремел выстрел. Перед самым вражеским танком взметнуло землю.

— Целиться по центру, огонь! — последовала корректировка.

От второго выстрела на лобовой броне немецкого танка вспыхнуло пламя, но он задним ходом скрылся в глубине сада. Вращая командирскую панораму ПТК-5, я бегло осмотрел поле боя. Экипаж Леванова (товарищ В. Крысова по службе в бригаде. — А. 3.) тоже вёл огонь, укрыв самоходку в воронке от авиабомбы. Кругом горела неубранная рожь, горели уже три танка и одна самоходка, но решительная атака продолжалась в высоком темпе. Наша пехота наступала вместе с самоходками, прячась от огня противника за их корпусами. Командиры берегли бойцов для решительной схватки за позиции, которые немцам удалось занять. За нашей самоходкой шёл взвод около тридцати человек под командованием младшего лейтенанта, с которым до атаки я успел в нескольких фразах осуществить фронтовое знакомство. Это был русский богатырь из Сибири, он воевал с первого дня войны, за исключением двухмесячного лечения в госпитале. Правда, ещё три месяца он учился в Рязани на курсах младших лейтенантов. К его симпатичному мужественному лицу и богатырскому росту совсем не подходили большие ботинки из свиной кожи с обмотками, накрученными чуть ли не до колен. А в целом чувствовалось, что на такого командира можно положиться в любом бою.

После второго выстрела самоходка снова пошла вперёд. Слева, чуть впереди от нас, загорелся ещё один наш танк. Из башни выскочили только двое.

В это время в посёлке горело уже с десяток домов, закрывая дымом немецкие танки и самоходные орудия, которые начали вести огонь наугад, и рикошетные удары по нашей броне стали реже.

Бой достиг предела напряжённости. Теперь всё зависело от быстроты и решительности действий. На некоторых участках фашисты переходили в контратаку, завязывались смертельные рукопашные, с невиданной жестокостью бои, в которых шли в ход автоматы, гранаты и штыки.

— Виктор, в створе полуразрушенного здания врывайся в посёлок!

— Понял. Иду на траншеи.

В это время на нашем направлении фашисты выскакивали из траншей и шли в контратаку. Я успел бросить в траншею две гранаты, когда самоходка, подмяв под себя несколько вражеских солдат, перескакивала через неё.

— Поставьте машину справа от дома! — мгновенно последовала команда механику-водителю.

Теперь нас с немецким танком разделяло расстояние в полсотни метров, а в сущности два дома. Такое соседство не обещало ничего хорошего. Экипажу Леванова я помахал танковым шлемом над головой, что означало начать радиообмен.

— Иван Петрович, от нас за вторым домом стоит немецкий танк. Разверни самоходку и держи на прицеле оба угла дома, не допусти его отхода!

Мы молча ждали, когда экипаж немецкого танка начнёт движение, а сами приготовились уничтожать вражеских истребителей танков: я стоял в проёме люка с гранатами, а Вася Плаксин с пулемётом рядом со мной.

Интуитивно оглянувшись назад, я увидел ожесточённый рукопашный бой. Младший лейтенант-сибиряк схватил винтовку у падающего бойца и в мгновение ока сильными штыковыми ударами проколол двух немецких солдат, пытавшихся вести огонь из автоматов, а затем молниеносно прыгнул в траншею, орудуя штыком и прикладом в гуще опешивших немцев. Мы с Васей Плаксиным от удивления только ахнули...

Вдруг завёлся мотор вражеского танка, и судя по его усиливающемуся реву, фашисты начали движение. Через несколько секунд справа прогремел выстрел. Я выскочил из машины и из-за угла дома глянул на немецкий танк. Он стоял недвижимо, левая гусеница была сбита. Экипажа не было видно, стало быть, он покинул свой танк.

— Молодцы левановцы, продолжать наступление! — последовала команда по радио, и мы вместе с танками и подошедшей пехотой начали медленно продвигаться от рубежа к рубежу, ведя огонь с коротких остановок.

Фашисты свирепо отстреливались, но отступали, чтобы не оказаться в кольце окружения, и свои боевые порядки задымляли из какой-то мощной дымовой установки.

— Валерий, по танку, прицел постоянный, огонь! — скомандовал я наводчику, сквозь дым увидев силуэт танка, движущегося на нас. Пока наводчик в пелене дыма искал цель, я выглянул из люка и невооружённым глазом рассмотрел, что на нас двигается тридцатьчетвёрка.

— Отставить огонь! — крикнул я экипажу не своим голосом и, вытерев рукавом комбинезона с лица холодный пот, тут же выстрелил вверх зелёную ракету, означающую сигнал «Свои войска».

Итак, мы встретились с наступающими с запада танками, и враг был выбит из Понырей. Только потом мы узнали, что это были танки 27-го гвардейского танкового полка...»

«К исходу третьего дня сражения, — отмечал в своих воспоминаниях Рокоссовский, — почти все фронтовые резервы были втянуты в бой, а противник продолжал вводить всё новые и новые силы на направление своего главного удара. Можно было ожидать, что он попытается бросить в бой всё, что у него имеется, пойдёт даже на ослабление своих частей на пассивных участках фронта. Чем удержать его? И я решился на большой риск: послал на главное направление свой последний резерв — 9-й танковый корпус генерала С. И. Богданова, который располагался в районе Курска, прикрывая город с юга. Это было полностью укомплектованное соединение, наша надежда и гордость.

Я сознавал, чем грозит этот манёвр при неудаче. Ведь у соседа фронт дал трещины. Оттуда, с юга, всегда можно было ожидать вражеского удара. Но мы послали Ватутину свою 27-ю армию. Учитывал я и то, что позади войск находится Резервный фронт и в критическую минуту Ставка поможет Ватутину».

В правдивости слов Рокоссовского сомневаться не приходится. Но бесспорно и то, что решение Верховного его не то что рассердило, но вывело из себя, хотя он нашёл в себе мужество смириться с тем, что случилось. Сталин позвонил на КП Центрального фронта и спросил командующего, нет ли у него каких-либо возражений в отношении 27-й армии, которую Ставка перенацелила на Воронежский фронт: «Кажется, товарищ Фёдоров (псевдоним Ватутина) поправляет свои оборонительные дела, и это не может не радовать Ставку. А что скажете вы?..» Вопрос Верховный поставил в необычной форме, но это не обескуражило командующего фронтом. Он до боли сжал губы, а когда гнев поутих в его смятенной душе, разжал их.

— Ваше решение, товарищ Иванов, для меня явилось неожиданным, но, вникнув в суть дела, я понял, что оно единственно верное, — громко произнёс генерал армии в трубку.

— Держите под контролем юг, оттуда по вашему тылу может ударить неприятель, — повторил Верховный.

«Отругал меня, а всё же тревожится, как-то будут развиваться события