Бурная жизнь Ильи Эренбурга - Ева Берар

Поначалу его усилия приносят успех: в конце сентября одну из центурий коммунистов-добровольцев ПСУКа называют в его честь «центурией Ильи Эренбурга».

В это же время Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, руководивший когда-то штурмом Зимнего дворца, назначается советским консулом в Барселону, и вполне возможно, что это происходит не без участия Эренбурга. Эренбург и Антонов-Овсеенко познакомились еще до революции, в Париже, в ленинском большевистском круге. В Каталонии Антонов-Овсеенко обращается к Эренбургу с просьбой взять на себя работу среди анархистов и даже снабжает его необходимым средством пропаганды: грузовиком с кинопередвижкой и печатным станком. В сопровождении переводчицы Эренбург колесит по фронтам Арагона, выпускает листовки, армейские газеты, крутит два фильма, предоставленные ему посольством, — «Мы из Кронштадта» и «Чапаев». Бывает, что во время просмотра «Чапаева» защитники республики, в большинстве своем анархисты, громкими криками «Долой комиссара!» протестуют против красного Фурманова и его контроля над действиями героя-партизана. Из Москвы прибывают два знаменитых кинооператора Роман Кармен и Макасеев; отныне они будут сопровождать Эренбурга в его турне. Их съемки войдут впоследствии в фильм Йориса Ивенса «Земля Испании». За несколько месяцев, проведенных в горах Арагона, Эренбург сдружился с анархистами, в особенности с Дуррути. Советские товарищи криво смотрели на эту дружбу: «Поскребите хорошенько Эренбурга, и вы увидите анархиста»[348], — сказал некий собрат по перу, прибывший из Москвы. В рапорте на имя Антонова-Овсеенко от 17 ноября 1936 года Эренбург докладывает о поведении анархистов в Арагоне, в особенности о насильственном насаждении ими «всеобщего коммунизма» в деревне, и рекомендует проявить понимание и терпимость: «Надо, однако, сказать, что во всем этом больше невежества, нежели злой воли. Анархистов на местах можно переубедить. К сожалению, в ПСУК’е мало людей, которые понимают, как надо разговаривать с анархистами. Сплошь да рядом работники ПСУК’а говорят публично — „лучше фашисты, нежели анархисты“»[349].

Здесь Эренбург совершает две серьезные ошибки: во-первых, он полагает, что анархистов из ФАИ и CHT можно «перевоспитать», игнорируя тот факт, что они представляют собой три четверти каталонского пролетариата, отличающегося особой гордостью и независимостью. Во-вторых, он считает, что Сталин в этом «перевоспитании» заинтересован. Он не знает, что советский вождь уже принял решение: из всех партий оружия, которое с октября СССР тайно поставляет в Испанию, ни одна не попадет в руки каталонцев. В конце ноября, когда Мадрид подвергнется варварским бомбардировкам франкистской авиации, транспортные суда с советскими самолетами на борту будут кружить по Средиземному морю, так как им строжайше запрещено разгружаться в барселонском порту[350].

В Мадриде — городе, окруженном героическим ореолом, стойко противостоявшем атакам франкистов (благодаря, прежде всего, интербригадам и советским танкам), — тон задавали «мексиканцы» — так, строго соблюдая конспирацию, называли здесь советников из Москвы. Когда 6 ноября 1936 Кабальеро принимает решение об эвакуации республиканского правительства из Мадрида на юг, в Валенсию, местная власть оказывается в руках коммунистов и «мексиканцев», которые назначают командующим силами обороны генерала Миаху. Душой этого мини-переворота был «Мигель Мартинес» — Михаил Кольцов[351]. Двадцать первого декабря Сталин направляет письмо Ларго Кабальеро, советуя избегать революционных крайностей — экспроприации земель и капитала, разрыва с либеральными республиканцами. А «Правда» предостерегает: «Что касается Каталонии, уничтожение троцкистов и анархистов уже началось и будет продолжаться так же решительно, как и в СССР»[352]. Вдруг оказывается, что Эренбургу, другу анархистов, больше нечего делать на Арагонском фронте. Он бросает свой агитгрузовик и отправляется в Мадрид, где и заканчивается его политическая карьера на испанской войне.

По некоторым свидетельствам, за это время Эренбург возглавлял всю республиканскую прессу; сам он ни слова не скажет на эту тему в своих воспоминаниях[353]. Однако такое предположение хорошо объясняет его свободу передвижения по испанским фронтам: после Арагона он едет в Гвадалахару, Теруэль, Пособланко, Хаэн. В Валенсии он встречается с Андре Мальро, руководившим эскадрильей добровольцев, которую, тем не менее сочли недостаточно «надежной» и не включили в состав интербригад. Эренбург вместе с Хемингуэем и Йорисом Ивенсом работает над фильмом «Земля Испании» — его планировалось показывать в разных странах в ходе кампании по сбору средств в поддержку республиканцев.

Несмотря на всю его активность и страстную преданность Испании, далеко не все симпатизируют Эренбургу. Его портрет, нарисованный Хемингуэем в романе «По ком звонит колокол», мало привлекателен: «Человек среднего роста, у которого было серое обрюзгшее лицо, мешки под глазами и отвислая нижняя губа, а голос такой, как будто он хронически страдал несварением желудка». Хемингуэй заставляет его изъясняться ходульными выспренними фразами: «Сама Долорес сообщила ту новость. Звук ее голоса убеждал в истине того, о чем она говорила. Я напишу об этом в статье для „Известий“. Для меня это была одна из величайших минут этой войны, минута, когда я слушал вдохновенный голос, в котором, казалось, сострадание и глубокая правда сливаются воедино. Она вся светится правдой и добротой, как подлинная народная святая. Недаром ее зовут la Passionaria». Эту патетику саркастически прерывает его соотечественник Карков: «Запишите это и не тратьте на меня целые абзацы. Идите сейчас же и пишите»[354]. Прототипом Каркова являлся Михаил Кольцов, который, не в пример Эренбургу, сумел завоевать всеобщую симпатию: герой романа Хемингуэя Роберт Джордан вспоминает о Каркове в самые тяжелые моменты. Кольцов, разумеется, не был ангелом во плоти: советник Сталина, несгибаемый коммунист, умелый и циничный манипулятор, он выполнял в Испании важнейшую секретную миссию и был фигурой даже более важной, чем официальный посол СССР. Его имя, а точнее, псевдоним Мигель Мартинес, ассоциировался с рядом зловещих акций (например, массовыми казнями политических заключенных в Мадриде зимой 1937 года). Вместе с тем цельность его натуры, чувство ответственности и юмор располагали к нему многих. Не был исключением и Эренбург, охотно признававший превосходство своего коллеги: «Ко мне он относился дружески, но слегка презрительно, любил с глазу на глаз поговорить по душам, пооткровенничать, но, когда шла речь о порядке дня двух конгрессов, не приглашал меня на совещания. Однажды он мне признался: „Вы редчайшая разновидность нашей фауны — нестреляный воробей“»[355]. «Нестреляный воробей», сорвавшаяся с крючка рыба, человек, которого ни разу не задел меч пролетарской Фемиды, — Эренбург действительно был таким. Кольцов знал, о чем говорил.