Свет - Майкл Джон Харрисон

— Ладно, — сказал он.

— Утром сходи работу поищи.

— Я всегда хотел работать в цирке.

Отпирая ворота, она хитро глянула на него.

— Мальчишки часто этого хотят, — заметила она.

В комнатке Энни помещалась с трудом. Стены были дешевые, из огнеупорного картона, на морском ветру скрипели и сифонили. Кремового оттенка, с парой сикось-накось прикрученных полок. В одном углу туалет и душевая кабинка — прозрачный пластиковый кубик, в другом — индукционная печь, пара горшков и кастрюль. У стены — скрученный в трубку футон. Местечко было мрачное и неуютное. Тут воняло жаренным на масле рисом и по́том: по́том после café électrique и работы рикши. Но на полках он заметил какие-то личные вещи, а для рикш это редкость. Две смены лайкровой одежды, три старые книги, бумажные цветы.

— А тут хорошо, — заметил Эд.

— Ну зачем врать? — бросила она. — Местечко полный ацтой.

Она указала ему на футон.

— Могу что-то поесть приготовить, — сказала она, — или ты сразу ляжешь?

Наверное, по лицу Эда стало понятно, что ему это предложение не по вкусу.

— Да ну, — протянула она. — Я осторожно. Я еще никому больно не сделала.

И то правда. Она окружила его заботой. Оливковая кожа с едва заметными волосками сильно пахла странной смесью запахов гвоздики и льда. Она ласково касалась его, защищая от конвульсий, исходивших откуда-то изнутри ее тела, и приободряла долбить ее посильнее. Ночью он проснулся и обнаружил, что девушка на диво неловко свернулась вокруг него, будто не привыкла спать в такой компании. Накатил прилив. Эд лежал и слушал, как море перекатывает гальку по линии прибоя. Шипел ветер. Вскоре должны были наступить голубоватые утренние сумерки. Он чувствовал, как вокруг просыпается цирк, хотя еще не понимал, что это может для него означать. И довольно быстро уснул снова под пахнущее даунером[37]дыхание Энни Глиф из мерно взлетавшей и опадавшей мощной грудной клетки.

* * *

Кому в такое время нужен цирк? Гало само себе цирк. Цирк на улицах и в людских головах. Глотатели огня? На каждом углу. У всех гиковские гены, каждому есть что рассказать. Разумные татуировки сделают каждого Человеком в картинках.[38]Если сильно захотеть, можно высоко-высоко залететь на собственной летающей тарелке. Полет в гротеск. Бивнеголовые культивары на Электрик-авеню и твинки, свернувшиеся эмбрионами в баках, сами того не зная, задавали все доступные Вселенной в то время вопросы и получали ответы. Они сами себе были зрителями.

И только чужаком стать было нельзя, поэтому Сандра Шэн нескольких завела. Кроме того, популярность прорицаний не убывала, потому что предсказание будущего толком никто пока не наладил. Однако ввиду опасности однообразия гротеска цирк Патет Лао вынужден был повсюду выискивать номера, от которых у зрителей вульгарно захватило бы дух. После серии головокружительных разгулов фантазии, отрежиссированных и порою отыгрываемых Сандрой Шэн, наступала череда почти исчезнувшей нормальности.

В результате поколение Эда Читайца определяло себя как культурную противоположность «Завтраку, 1950». Современников Эда бы ужаснули «Покупка бюстгальтера на косточках у Дороти Перкинс, 1972» или «Чтение романа, начало 1980-х», они бы сдавленно хихикнули над «Новым ребенком» или «„Тойотой-превия“ со школьниками западного Лондона», оба экспоната — 2002. Самым необычным — расположенным точно в поворотном моменте истории — можно было считать изумительную диораму «Майкл Кэрни с Брайаном Тэйтом смотрят в монитор компьютера, 1999». Сценки эти, подобно драгоценностям, выставляли за стеклом, в свете мощных ламп; играли там клоны толстяков, готовых к сердечному приступу на платформе станции цюрихского метро, или анорексичек в проститутски-спортивных костюмах от Анджелено 1982 года, и призваны они были передать ужасающе уютное спокойствие Старой Земли. Отчаянная фантастика, но она-то и приносила доход. Как феи-крестные, диорамы эти поддержали цирк при его основании, обеспечили ранние успешные туры по гало, а теперь поддерживали в годы увядания посреди нью-венуспортской Зоны Сумерек.

Успех нередко служит предвестником падения. Люди больше не приходили в цирк посмотреть на выставку. Они обзавелись собственными идеями. Они не хотели наблюдать исчезнувшее прошлое, но стремились в нем оказаться. Ретростили корпоративных анклавов точностью уступали реконструкции диорам мадам Шэн, однако втюхать их было легче. Особой популярностью пользовалась «Пятничная выволочка у шефа»: телефон фирмы «Эрикссон» и шерстяной итальянский свитер, протертый на плечах, с плотно завязанными впереди рукавами. А, скажем, бывший entradista с Мотеля Сплендидо и его знакомый портняжка исследовали пределы возможного, снискав себе репутацию точной копией викторианской оперной дивы на основе настоящей ДНК.

Перед лицом такой угрозы мадам Шэн подумывала сменить дислокацию. Но были на то и другие причины.

* * *

Если нырнешь слишком глубоко, можно обжечься. Пути в обход нет. Эду снилось, как гипердип медленно разваливается в фотосфере звезды класса G. Этим кораблем был сам Эд. Потом ему привиделось, что он опять в твинк-баке, но твинк-мир распался, и он слышит голоса из каждой чашки, из каждого угла, из-под юбчонки каждой симпатичной девчонки. А потом он резко проснулся; уже рассвело, он слышал, как по одну сторону дюн шумит море, а по другую — цирк. Он нашел два пирожка-самосы с овощами, завернутые в грязеотталкивающую бумагу, немного денег и записку: «Ступай к ресепшионистке и поговори о работе». Почерк Энни Глиф был аккуратен и красив, как и ее манера заниматься любовью. Эд съел самосы, с уютным чувством оглядел комнатушку, залитую морским светом и наполненную морским воздухом. Потом скомкал бумагу, сходил в душ разогнать кровь и вышел на улицу.

Обсерватория и фабрика естественной кармы Сандры Шэн, включавшая цирк Патет Лао, занимала два акра бетона на границе некорпоративного космопорта.

Обсерватория располагалась в химерического вида баках и корабликах на магнитной подушке, занимая меньше четверти этой площади, а сам цирк — в одном здании, чьи изгибы и волюты подражали карнавальной палатке. Остаток территории был отведен под жилые помещения. Чего-то в этом роде он и ожидал: мусор, металлические сайдинги в соляном налете, облупившаяся краска, старые цирковые голограммы, которые отвыкли считать себя людьми, но при его приближении оживали и гнались следом, умасливая или задирая. Все циркачи тоже так себя вели — полные жизни, но чуток на голову трахнутые. Эд и сам так себя чувствовал. Ему пришлось всю территорию прочесать в поисках офиса; приемная занимала покосившийся деревянный домик, над которым серовато-белым светом мигала неисправная неоновая вывеска.

У ресепшионистки был светлый парик. Длинные волосы платинового оттенка, зачесанные высоко и на вид дешевые. Работала она с голографическим терминалом незнакомой Эду модели. Терминал формой походил на старомодный аквариум, и ему показалось, что внутри поднимаются струйки пузырьков, а поддельная раковина то и дело открывается выпустить миниатюрную русалку. Ресепшионистка и сама была как русалка. Явно старше, чем выглядит, притворно-застенчивая в своем парике, росточка невысокого, чувство юмора своеобразное, акцент неопределимый.