Дети грозы. Книга 6. Бумажные крылья - Ирина Успенская

Ведь он же может. Точно может. Не зря же столько лет учился, исследовал и экспериментировал, две шисовы докторские написал, должно же оно пригодиться. Просто нужно быть рядом и не дурить, не сомневаться в Дайме, а помогать. Встать плечом к плечу. Вместе. И все будет хорошо.

Роне даже с Шуалейдой помирится. Да что там, он даже любить ее готов вместе со всеми ее детскими выкрутасами. Лишь бы Дайму было хорошо, лишь бы он вот так засыпал рядом, в спокойствии и безопасности…

– Нет! Стой! Нет, Роне-е-е!

С хриплым криком Дайм подскочил, дико озираясь, наткнулся взглядом на тоже подскочившего Роне… и прижал к себе, уткнулся со всхлипом, повторяя неразборчиво:

– Не смей умирать, не смей, не смей…

Роне чуть не снесло ураганом его эмоций. Столько боли, ужаса, отчаяния и вины, что не вздохнуть, не пошевелиться. И к эмоциям – картинки, пронзительно ясные и невыносимо детальные, накладывающиеся одна на другую, рвущие сознание на части.

Голова Роне под ногами.

Стриж, в полете отрастивший крылья и выпустивший загнутые когти-ножи.

Влажный хруст костей.

Пронзительный женский вопль.

Ледяное дыхание Ургаша.

Мирно уснувший – мертвый – убийца головой на коленях у Шуалейды.

Морщинистое, иссохшее лицо с мертвенно-лиловыми глазами и потоки тьмы, завивающиеся вихрем.

И снова – чисто срезанная голова под ногами, тело на ступенях трона, и лужа неправдоподобно яркой крови под ним.

Отчаяние.

Вина.

Отчаяние.

Боль.

Невозможность жить – с тем, что наделал. Без Роне. Без половины сердца и души.

– …все хорошо, мой свет, все хорошо, – шептал Роне, вбирая в себя весь ужас и боль Дайма, ведь не зря же он темный шер, он может, для него это раз плюнуть, забрать чужую боль, – это просто сон, все хорошо, ну же, посмотри на меня, ничего этого не было, Дайм…

Дайм крупно дрожал и цеплялся за Роне – со всей силы, оставляя кровоподтеки. Но вроде слышал. И даже пытался разжать пальцы.

– …пожалуйста, не оставляй… Роне… – тяжело, надрывно и хрипло, давясь сухими рыданиями.

– Не оставлю, я обещаю тебе, Дайм. Ну же, мой свет, отдай мне этот кошмар. Просто отдай, тебе не нужно…

– Не кошмар, это… – Дайм сглотнул насухую и, чуть ослабив хватку на плечах Роне, поднял голову.

Взгляд у него был диким и потерянным, и на дне взбаламученной бирюзы снова вихрились потоки боли и вины.

– Прекрати. Слышишь, хватит обвинять себя. Дайм. Все живы, ты все сделал как надо. Забудь этот проклятый сон…

– Не сон. Это был не сон, Роне, – совсем тихо сказал Дайм, продолжая крупно дрожать, и снова уткнулся лбом в плечо Роне.

Не сон? Значит – видение? Какое-то поганое видение, слишком реалистичное.

– Ты видишь это не в первый раз, да?

– Не в первый, – поежился Дайм и судорожно вздохнул. – Извини, я сделал тебе больно, ты… спасибо…

– Все в порядке, правда. – Роне, одной рукой удерживая его за плечи, другой погладил по волосам, коснулся губами виска. – Ты же знаешь, не все видения сбываются. Это точно не сбудется. Все будет хорошо, мой свет.

– Я знаю. Роне… это… Я умер там, вместе с тобой… пожалуйста, не надо так больше… прошу тебя…

Новая волна боли и страха окатила Роне – вместе с собственной болезненной, неправильной радостью: я ему нужен. Я нужен ему. Дайм любит меня. Боится за меня.

Добрые боги, он боится за меня!

Если бы у Роне было живое сердце, оно бы сейчас разорвалось. И от счастья, и от стыда – за это самое счастье, ведь Дайму больно, а он, мерзавец, радуется.

– Конечно. Конечно, я не умру. Дайм, сердце мое, ну что ты…

– Обещай. – Дайм поднял голову, чуть отстранившись, и сжал плечи Роне.

– Все, что ты хочешь, мой свет, – кивнул Роне, стараясь не морщиться и вообще не выпустить наружу ни отголоска боли.

Похоже, не только синяки, но и трещины в костях. Физической силы у светлого шера слегка побольше, чем у медведя. Или не слегка. По дыссу. Вылечит потом, когда успокоится. Нельзя прямо сейчас добавлять ему чувства вины. Боги, ну с чего Дайм считает себя виноватым-то? Ведь ничего же не было!

– Обещай, что не станешь больше драться с Себастьяно, – потребовал Дайм. – Вам нечего делить.

«Себастьяно». И так… естественно. Почти. Теперь Роне отчетливо ощущал страх Дайма перед мастером теней, и страх этот был не за себя. А за Роне и Шуалейду.

Проклятый мальчишка. Вот почему, если Дайм видит в нем опасность, попросту не убьет? Не может же быть, чтобы Дайм в него влюбился, а Роне этого не ощутил и не увидел? Нет, не может. А значит и в самом деле нечего делить. Наверное.

– Конечно же, нечего. И драться с ним я не стану. Обещаю. Хотя и не понимаю, почему ты его сразу не…

– Роне. – Дайм нахмурился. – Не вздумай. Себастьяно нужен мне живым.

– Ну, если он нужен тебе, значит, будет живым.

Роне постарался улыбнуться как можно мягче. Ради Дайма он лично будет хранить и оберегать мальчишку. Если это в самом деле то, что Дайму нужно.

– И не вздумай ревновать. Я люблю тебя, и никто этого не изменит. Ты же веришь мне, мой темный шер?

– Да, – ответил Роне чистую правду. – Безоговорочно. Знаешь, мне давно пора было научиться этой сложной науке.

– Ну, лучше сейчас. – Дайм наконец-то хоть слабо, но улыбнулся. Правда, тут же снова погрустнел. – Ты же сам видел, что будет с Шу, если мальчишка умрет. Сумасшедшая темная Шуалейда – это же вовсе не то, чего ты хочешь, Роне.

– Главное, чего хочешь ты, мой свет.

– Знаешь, мой темный шер… – на этот раз улыбка осветила его лицо, затронув и глаза. – Если так подумать, я везучий счастливчик.

Роне невольно улыбнулся в ответ. Оптимизм светлого шера ужасно заразителен. Так и хочется вместе с ним поверить, что все в самом деле хорошо.

Еще бы Дайм верил в это сам!

– Определенно счастливчик.

– Ведь у меня есть все, чего я хочу, – продолжил Дайм. – Даже чуть-чуть больше. Император почти снял с меня печать, разрешил жениться на ком вздумается…

– Почти? – насторожился Роне.

– Она вернулась. Сама. – Дайм небрежно пожал плечами, словно говорил о сущей безделице. – Представь, взяла и вернулась. Парьен говорит, проросла. И теперь ее смогу снять только я сам. Правда, не знаю, как это сделать. Зато я могу о ней говорить. Уже, знаешь, как-то проще стало.

Роне слушал Дайма, улыбался – и где-то внутри себя скулил. Или выл. От боли, от стыда, от невозможности изменить прошлое, хоть что-то сделать, хоть как-то помочь. С языка так и рвалось: единение, мой свет, тебе просто нужно принять мой дар и…