В Москву! - Маргарита Симоньян

Алина собралась было что-то возразить, но тут Лиана вскрикнула:

— Елис-палис, проваландались полдня — шестнадцатую серию «Проклятого рая» прозевала! Самый момент, когда их должны были убить!

— Кого? — испуганно спросила Алина.

— Ну, этих, которые Анжелике рабство делали!

Мотог в Москве продержался недолго. Хотя она ему очень понравилась. Ему вообще нравилось все. Он говорил:

— Когда светит солнце, вокруг ходят люди и есть, что выпить, — мне больше ничего не нужно.

Но природа взяла свое. Однажды Мотог поздно вернулся в домик на заднем дворе у Алины, куда их с Лианой определили жить. Мотог сказал Лиане, что возил на рынок повара — выбрать баранью печенку для завтрашних шашлыков. Он зашел в спальню и начал раздеваться, одновременно вслух предаваясь воспоминаниям о курортной жизни.

— Помнишь ту девочку, которая из Прибалтики приезжала, жена какого-то блатного, как ее звали? — спросил он Лиану, расстегивая рубашку.

— Если ты вспомнишь, как ее звали, я тебе голову оторву, — сказала Лиана.

— Ика? Юка? — продолжал Мотог, стягивая рукава. — Красивая такая — на Барби похожа.

— Мотог, успокойся уже, а? Такая тварь твоя Ика была! На официанток орала!

— Зато она единственная женщина, на чьи сиськи надо смотреть по очереди, — сказал Мотог, расстегивая ремень.

— У нее сиськи силиконовые!

— Настоящие! — возразил Мотог, снимая штаны.

— Ну все, пиздец тебе! — сказала Лиана, встала с кровати и включила свет.

И увидела, что Мотог стоит посреди комнаты в женских трусах.

Оказалось, уже неделю Мотог крутил роман с одной из Лианиных подчиненных. Никакого повара ни за какой печенкой он не возил, а возил двадцатилетнюю кухарку Оксану — туда-сюда и вверх-вниз по кожаному сиденью машины, и вот, пожалуйста, одеваясь в спешке и в темноте, перепутал трусы.

— Аппендицит вырву, — прошипела Лиана, как кобра, медленно вставая с кровати. Мотог попятился и забубнил:

— Прости, мамой клянусь, ничего не было! Мамой клянусь, моя совесть уже угрызился!

— В асфальт закатаю, — шипела Лиана, приближаясь. Мотог выскочил из спальни, как из ледяной воды, и больше его в Москве никогда не видели.

Нельзя сказать, чтобы Лиана очень расстроилась.

Через месяц у нее уже был роман с другим шофером Алины — Вадиком — человеком, который так гордился большой фурнитурой от телефона в своем ухе, что она даже делала его визуально выше.

Как только Лиана ложилась в постель с мужчиной, она считала, что вышла за него замуж. Ее новый муж нравился ей больше всех предыдущих. Она говорила Алине:

— Он мне подарил жизнь, счастье, свет небесный и прямую связь с Богом. Еще теперь он мне должен подарить новый Диор. А то разведусь на хер!

Лиана могла бы поклясться, что Вадик вообще не гуляет. С одной стороны, она понимала, что так не бывает, а с другой стороны — не могла не признать очевидное. Лианин мир был опрокинут. Как если бы своими глазами она увидела, что пограничник Тигранчик пропустил в Россию фуру, груженную мандаринами, и не взял ни копейки.

Правда, однажды Вадик немножко выпил, и Лиане почудилось, что он на нее замахнулся. Она спокойно взяла со стола кухонный нож, спокойно подошла к Вадику и сказала:

— Хоть раз пальцем тронешь, будешь всю жизнь в Апсны вместо светофора стоять и все время красный свет показывать. Все понял?

Вадик понял не все, но трогать Лиану не стал.

Горничные Лиану слушались и боялись, хотя большую часть работы она делала за них сама. Отказывалась только возиться с бирюковскими зимними садами на крыше.

— Терпеть не могу природу! — говорила Лиана. — Она меня дома достала, эта природа.

Поначалу Лиана думала подружиться с украинской семьей садовников, жившей в доме для прислуги, но с ними ей было скучно. Она сказала Алине:

— У них все счастливые. Неинтересно.

В итоге Лиана новых друзей не нашла, и никого, кроме Алины и Вадика, у нее в Москве не было. Удивительным образом, коренная москвичка Алина все чаще чувствовала, что и у нее, кроме Лианы, в Москве нет никого.

Лиана заботилась об Алине, как няня. Однажды у Алины на шее вскочила небольшая шишка. Она показала Лиане. Та испугалась и убежала к себе, а через минуту вернулась с какой-то бумажкой. Бумажка оказалась иконкой Матушки Матроны, которую Лиана везде таскала с собой. Лиана нацепила иконку Алине на шею и сказала:

— Матушка Матрона, делай, что хочешь, но чтобы завтра этого не было!

На следующий день шишка действительно исчезла.

Алина с Лианой вместе ходили на йогу, на вокал и на мастерклассы к знаменитым японским поварам, вместе пробовали новые модные вибротренажеры, мезотерапии, шоколадные обертывания, а когда было тепло, уезжали гулять в любимый парк Алины рядом с монастырем, напротив дома, где она жила в детстве.

Гуляя по дорожкам мимо бронзовых уток в аллее и настоящих в пруду, Алина хмурилась при виде разбитых пивных бутылок, говоря иногда:

— Я бы предпочла, чтобы вход был платный, но чтобы здесь было чисто.

— А я бы предпочла, чтобы все свиньи уехали обратно в Подмосковье, — нарочито громко отвечала Лиана, чувствовавшая себя настоящей москвичкой, как большинство недавно переехавших в Москву людей.

По вечерам Лиана варила травяные отвары и пичкала ими покорную Алину, приговаривая:

— А завтра я тебе еще золу соберу. Когда первый раз камин разжигают вечером, надо туда засунуть яблочные поленья и золу от них собрать. Очень хорошо помогает, только я забыла, от чего.

Как никотиновый пластырь, Лианина опека слегка притупила тоску Алины по мужу. Как никотиновый пластырь, помогало это не очень, но было лучше, чем ничего.

* * *

Где-то в отдельном Господнем цеху штампуют работниц ЗАГСа, похожих одна на другую больше, чем новорожденные младенцы. Они носят подплечники и торжественные прически и декламируют речитативом: «В жизни каждого человека… день рождения вашей семьи… гости, поздравьте молодых», — и ты понимаешь: надо же, мы теперь женаты.

Когда Алина была невестой, она была хрупкой, мечтательной и трогательно трусливой. Много лет назад Борис считал, что женщине больше ничего и не нужно. Но лет через семь после свадьбы, когда уже родился Андрюша, выпивая с другом на своей первой — еще не рублевской — даче, Борис сказал:

— Ты представляешь, все, что я раньше в Алине любил, теперь меня в ней раздражает.

Их единственный сын — Андрюша — с двенадцати лет учился в разных англоязычных странах, как все сыновья всех знакомых Бориса. Виделись они редко. А когда все-таки виделись, сын смотрел на московское небо чужими глазами и вежливо улыбался родителям.