Дитя огня - Юлия Крен

«Что теперь станет с Нормандией?»

Арвид впервые задумался об этом, но все мысли вылетели у него из головы, когда он узнал женщину, которая привела Ричарда в зал.

Матильда.

Арвид окинул ее пристальным взглядом. Спрота похудела, Ричард повзрослел, а вот Матильда… не изменилась. Она осталась такой же на первый взгляд хрупкой, а на самом деле сильной девушкой, вместе с которой они бежали через лес. Девушкой, которую он любил на полу в сарае. Девушкой, такой недоступной и резкой до этого и такой нежной и ласковой после. Девушкой, которая уехала с тем воином, Йоханом, вместо того чтобы поговорить с Арвидом и решить, чем было то, что они сделали: грехом или любовью.

В последние годы мысль о Матильде вызывала в послушнике стыд или тоску, но сейчас его обуял гнев. Лишь гнев помог Арвиду, тяжело переживающему смерть Вильгельма, выдержать эту встречу с Матильдой. Хотя, строго говоря, он даже не хотел с ней встречаться, как и с Ричардом, который сначала держал себя в руках, но потом, посмотрев на свою невозмутимую мать, залился слезами.

Матильда не заплакала, но побледнела. Из-за Вильгельма? Или из-за него?

Арвид не хотел этого знать.

– Я буду молиться за нашего графа, – глухо сказал он, догадываясь, что тишина часовни не сможет унять ни его скорбь, ни его гнев, и вихрем пролетел мимо Матильды.

Матильда не была в Руане три года, а теперь снова видела, как в узких улочках толпились люди, как Спроте не разрешили посетить официальное мероприятие, как маленький Ричард вошел в собор без матери и на этот раз даже без отца. Тогда все собирались на свадьбу, теперь на похороны. Свадьба была шумной и красочной, похороны – тихими и мрачными.

Под звуки свистящего ветра в соборе прочитали молитвы за упокой души Вильгельма, а потом Ричард получил из рук архиепископа Руана мантию и копье как символ своего нового титула – графа Нормандии.

По крайней мере, все надеялись, что он им станет и будет достойным правителем. Впоследствии люди неустанно восхищались тем, как легко Ричард взял на себя эту ношу, ведь за все богослужение он даже ни разу не моргнул и сдерживал слезы. Они говорили, что Ричард был зрелым не по годам, но умалчивали о том, что от этого не менялся его возраст. Как бы там ни было, он оставался всего лишь ребенком, и даже если народ любил, уважал и истово молился за этого ребенка, чуда произойти не могло. Ричард не мог за одну ночь вырасти и стать законным наследником Вильгельма в глазах не только норманнов, но и их соседей.

Через несколько дней траур закончился, пришло время решать, что делать дальше, и мужчины собрались на совет. Среди них был Бото – крестный отец Ричарда, который после смерти Вильгельма привез мальчика из Байе в Руан; Бернард Датчанин – самый влиятельный советник графа; правители де ла Рош-Тессон и Брикебек, а также Осмонд де Сентвиль – воин, которому предстояло заботиться о безопасности Ричарда.

Поговаривали, что все эти люди принесли Ричарду клятву верности и пообещали оказывать друг другу всяческую поддержку. Конечно, они понимали: чтобы сохранить его власть надолго, этого недостаточно. Для этого требовались клятвы в верности соседей Нормандии, но те не спешили их приносить, а лишь возмущались по поводу насильственной смерти Вильгельма. Может быть, это возмущение и было искренним, но к нему, без сомнения, прилагалось и осознание того, что после смерти Вильгельма – заслуженной или нет – его земли остались без правителя. По крайней мере, такого правителя, который в случае необходимости мог бы повести за собой войско и защитить эти земли с мечом и копьем в руках.

Все эти дни Матильда провела рядом со Спротой. Девушка не знала, что должна чувствовать – Вильгельм всегда был ей чужим. Но она разделила бы горе Спроты, если бы та, конечно, его не скрывала. Однако женщина вела себя, как всегда, сдержанно, всем своим видом показывая, что ее не могло потрясти то, чего она постоянно опасалась, и что смерти правителя от рук врагов следовало ожидать. А вот Ричард за последние годы, наоборот, очень привязался к Матильде. Девушка сочувствовала мальчику, который потерял отца и вынужден был взвалить на себя тяжелую ношу – стать графом Нормандии, но видела она его слишком редко, чтобы понять, какие чувства таились в его душе и как его можно успокоить. Страха за будущее этой земли Матильда, в отличие от многих людей, не испытывала. Она не знала своей родины, и ей всегда было сложно считать таковой Нормандию. Девушка решила заниматься тем, что, по слухам, в эти дни делал и Арвид, – много молиться.

Однажды по пути в часовню она встретила Йохана. За последние несколько лет они иногда виделись, чаще всего на Пасху и Рождество, когда на больших гуляниях люди много смеялись, пили и танцевали. Матильда всегда лишь вежливо улыбалась, мало пила и отказывалась от предложений Йохана потанцевать, как тогда, на свадьбе Герлок. Она догадывалась, что таким поведением обижала его, хотя он этого и не показывал. Сегодня на его лице читались не бравада и задор молодого мужчины, добивающегося благосклонности девушки, а скорбь по Вильгельму и тревога за будущее.

Нахмурившись, Йохан заговорил о Ричарде.

– Власть Ричарда легко оспорить не только из-за его возраста, – мрачно заметил он, – но и по той причине, что Вильгельм не был женат на Спроте. Если мы, норманны, не считаем это проблемой, то наши соседи-франки могут рассудить иначе и назвать мальчика бастардом.

В его голосе звучало неодобрение, хотя он и не сказал, что именно стремление Вильгельма уйти в монастырь помешало этой свадьбе.

В отличие от Йохана, Матильде было знакомо это стремление, но она тоже невольно задумалась о том, чего стоит человеческое желание, пусть даже самое благое, если оно чуть не погубило страну.

– Как ты думаешь, что теперь произойдет? – спросила она.

– Несомненно, наибольшая опасность исходит от короля франков, – определил Йохан.

– Людовик Четвертый…

– Уже давно ходят слухи о том, что он хочет захватить Нормандию.

Матильда кивнула. Она знала это лучше, чем кто-либо другой, ведь однажды видела рану на теле Арвида, которую нанес ему воин Людовика.

– Жаль, что Ричарда родила бретонка. Нашим франкским соседям было бы легче принять сына своей соотечественницы.

Матильда ответила непривычно резко:

– Бессмысленно представлять себе, как все могло бы быть. Того, что есть, не изменишь.

Девушка сама удивилась своим словам и прежде всего тому, как она их произнесла. Она говорила, как Спрота: смиренно, разочарованно и как-то… по-стариковски. Три года назад, когда Матильда была в Руане, она желала, любила, сгорала от страсти, стыдилась этого, испытывала страх за свою жизнь и жизнь Арвида, но потом спрятала все эти чувства в самых темных уголках души и теперь уже не могла их найти.

Вернее, она могла бы их найти, но не хотела искать. Матильда устала, и ее упрямство стало слабее. Девушка уже не хотела идти напролом, разбивая стены, а ограничивалась тем, что садилась у этих стен, подтянув колени к подбородку, и упрямо притворялась спящей.