Книжная лавка - Синтия Суонсон

Пусть он прокатится со мной. Пусть это станет нашей семейной традицией – кататься вдвоем.

Я беру его за руку и пытаюсь притянуть к себе.

Ох, неужели прошлые сны ничему меня не научили?

Он издает такой вопль, что я невольно отшатываюсь назад, роняю велосипед и закрываю руками свой рот – будто это заставит умолкнуть и его. Митч и Мисси молча оглядываются. Сверля меня гневным взглядом, Ларс подходит к Майклу.

– Я надеялась… я хотела его уговорить…

Ларс наклоняется, берет мальчика за плечи и начинает напевать. Спустя несколько мгновений Майкл перестает визжать и принимается мычать вместе с Ларсом. Оба погружаются в какой-то гипнотический транс. Словно во всем мире не осталось никого, кроме них.

Прикусываю губу, отворачиваюсь.

Поднимаю свой «Швинн» и подкатываю его к Мисси и Митчу.

– Все хорошо, папа побудет с Майклом. – Я забираюсь на велосипед. – Покажите-ка мне, чему вы успели научиться.

В среду утром я иду на укладку к Линнее.

По дороге пытаюсь понять, что со мной происходило между понедельником и средой. Я снова не могу ничего вспомнить: подробности просто вылетели у меня из головы. Не помню, как вернулась из последнего сна в реальный мир и очнулась в своей постели после катания с детьми на велосипедах. Я ведь должна была встать, приготовить завтрак, покормить Аслана. Пойти в магазин. Общаться там с покупателями, заказывать новые книги, расставлять новинки, болтать с Фридой. О чем мы разговаривали? Не помню. Кажется, мы обсуждали то свободное помещение в торговом центре. Прикидывали, хватит ли у нас на него денег, пытались составить план. Мы решили обратиться в банк и попросить отсрочку по кредиту? Наверное, да, но я не помню точно.

Стою у перехода, жду зеленого сигнала. Поднимаю воротник пальто, пытаясь укрыться от промозглого ветра. Потеря памяти должна бы меня тревожить, но чем больше я раздумываю над этим, тем яснее понимаю: я многого не помню из того, что произошло вчера, на прошлой неделе, месяц назад или в прошлом году. Обычно мы не замечаем повседневных мелочей, и со временем они стираются из памяти.

Вся наша жизнь, думаю я, переходя Джевелл-авеню, состоит не из мелких деталей, а из ярких вспышек. Разве я смогу вспомнить, что ела на ланч в прошлый четверг? Смогу повторить все, что говорила Грегу во время нашего последнего урока? Разве я помню, какая погода стояла в воскресенье три недели назад? Конечно, нет. Все эти события, важные и не очень, уже давно выветрились из головы. Мелочи редко остаются в памяти, большинство из них забываются почти сразу.

Захожу в салон «Красотка на Бродвее».

Линнея стоит около своего рабочего места и улыбается.

– Рада снова вас видеть, Китти. Извините, я пока так и не добралась до вашего магазина. Очень хотела, но не получилось.

Она осторожно прикасается к моим кудряшкам и хмурится:

– А вот вам определенно стоит приходить ко мне почаще. Не обижайтесь.

– Да что обижаться, – с улыбкой отвечаю я. – Вы совершенно правы.

Вымыв мне голову, она принимается за бигуди. Я откидываюсь на спинку кресла. Сегодня Хэллоуин, поэтому на зеркале у Линнеи наклеен маленький черный кот, вырезанный из бумаги, а около раковины стоит ваза с лакричными конфетами.

Я смотрю в зеркало, наблюдая, как руки Линнеи мелькают над моей головой. У Ларса такие же руки, как у нее. Меня так и тянет к ним прикоснуться – чтобы сдержать порыв, я переплетаю пальцы, будто в молитве.

Прикосновения Линнеи вызывают отклик в моей душе. Мне приятно.

– Вы не прогадали с выбором профессии. Руки у вас золотые! – Ох, ну и ляпнула… От смущения я замолкаю и не решаюсь продолжить.

Линнея улыбается:

– Да, у меня крепкие крестьянские руки. В юности им пришлось хорошо потрудиться. Мы с Ларсом были еще, по сути, детьми, когда наша семья переехала в Колорадо. Денег вечно не хватало, и мы брались за любую работу, которая нам подворачивалась. Мыли посуду, копали картошку. Он был каменщиком, потом механиком в трамвайном депо. Сам зарабатывал себе на учебу в университете. – Она хмурится. – Ларс был очень трудолюбивым. Мог починить, построить и смастерить что угодно.

Я киваю. Ни разу не видела, но легко могу представить, как Ларс в свободное время возится в мастерской.

И тут меня посещает очередное откровение. Или мысль, или просто фантазия. Откуда только что берется?

Ларс сам спроектировал наш дом. Он работал в архитектурном бюро, мечтал строить особняки по индивидуальным заказам и не хотел доверять планировку собственного дома кому-то другому. А еще он смастерил всю нашу деревянную мебель. Скошенные шкафчики в ванной, блестящие полки на кухне – Ларс сделал их собственными руками.

Не знаю, откуда у меня такая уверенность. Закрываю глаза и вновь погружаюсь в воспоминания о придуманной жизни.

Когда мы поженились, я съехала с квартиры на Вашингтон-стрит, а Ларс отказался от своей студии. Вместе мы сняли трехкомнатную квартиру на Линкольн-авеню. От нее можно было дойти пешком до нашего с Фридой книжного; Ларс арендовал в центре города небольшой офис для своей новой фирмы и ездил туда каждый день по Бродвейской линии. Он всегда повторял, что это временное жилье, пока его дело не начнет приносить доход.

– Я построю тебе дом, – говорил он, оглядывая нашу светлую, но совсем крошечную гостиную. – Я построю тебе замечательный дом, Катарина.

Именно в квартире на Линкольн-авеню я и провела вторую половину своей беременности. Именно туда мы привезли малышей, когда их наконец выписали из больницы.

Мы не ожидали, что родится тройня, поэтому Ларсу пришлось спешно переставлять мебель: перетаскивать нашу двуспальную кровать и громоздкий комод в маленькую спальню, которую мы несколько месяцев назад приспособили под детскую. На бледно-желтых стенах комнаты были нарисованы персонажи из детских считалочек. Подруга моей мамы, художница, расписала участок стены в том месте, где мы планировали поставить пеленальный столик. Получилась чудесная детская, в которой бы замечательно жилось двум малышам, а вот третья кроватка и прочие мелочи в нее уже не помещались. Ларс выбрал еще одну кроватку в том же магазине, где мы купили первые две. Поставил все кроватки, пеленальный столик и кресло-качалку в нашей старой спальне. Он, конечно, рассказал мне про перестановку, но, вернувшись из больницы с детьми, я оказалась в крайнем замешательстве. Мы уже не успевали перекрасить комнаты: стены нашей спальни были изысканного лилового цвета, который идеально подходил к постельному покрывалу, но совершенно не годился для детей. Ларс втиснул в комнату всю нужную мебель, так что свободного места почти не осталось, и к кроватке Митча приходилось пробираться боком.

В нашей «новой» спальне тоже было не развернуться. Веселые картинки на стенах отлично смотрелись в детской, а не в комнате родителей. Кровать стояла так, что рисунок очутился прямо у меня над головой. Перед тем как закрыть усталые глаза и провалиться в глубокий сон, я любовалась на корову, забравшуюся на небеса. Но у нас не было сил на новые хлопоты. Пережить еще один день, выдержать еще одну ночь – на большее мы не рассчитывали.