Ночная княгиня - Елена Богатырева

В тот вечер, глядя в глаза умирающей бабушке, она стала взрослой, стала сильной и была способна на все. Однако закрытая дверь Германа доказывала, что она способна не на все.

Алиса терялась в догадках: что происходит? Она живет в его доме, он тратит на нее сумасшедшие деньги, удовлетворяя любую вздорную блажь, и ничего не требует взамен. Если это игра, ее правила Алисе непонятны. А Герман ничего не объяснял. Рассказывал истории, анекдоты, сказки, но прямо не отвечал на ее вопросы. Любит ли он ее? Этот вопрос терзал Алису больше всего на свете.

Она пыталась отвлечься, погрузиться в приготовления к завтрашнему балу у генерала Козлицина, но лихорадившие чувства любое ее предприятие обращали в пшик. Она покрикивала на Любашу, перепуганно мечущуюся от гардероба к зеркалу с пятой парой бальных туфелек, потом приказала поставить греться щипцы, зная, что Герман терпеть не может буклей, потом, раскаявшись, щипцы отменила, Любашу выгнала на кухню приготовить шоколаду, а сама села у зеркала и засмотрелась, как по разрумяненному ее лицу ползет злая слеза.

Досада на Германа была настолько сильна, что каждое движение Алисы, каждое ее слово выдавали необыкновенно сильную, но сдерживаемую экзальтацию. Петербургское общество, где не хватало темпераментных роковых красавиц, с воодушевлением приняло в свое лоно Алису Форст, тем более что опекуном ее был статский советник Герман Романович Нарышкин — первый друг и, как утверждает молва, советчик товарища министра финансов.

О ней с придыханием перешептываются молодые люди, ее недвусмысленно пожирают глазами степенные отцы семейств, и даже седые старики, оглаживая кустистые бороды, натужно крякают ей вслед. Девушки перед ней трепещут, дамы мечтают принимать ее дома запросто, втайне ненавидя, но желая увеличить свой вес в мужском обществе. Лишь старухи глядят на нее с откровенной неприязнью, одергивая своих крякающих мужей и повторяя, возводя очи небу: «И куда это катится современный мир?»

За глаза рассказывают потрясающие по своей лживости истории о ее романах. Роковая женщина никому не дает покоя. Двое мужчин, оказавшись подле нее, тут же становятся заклятыми врагами, ее улыбка способна разрушить помолвку, обозначить контуры дуэли, превратить добродушного отца семейства в безумца, напоминающего павиана, а милую, приветливую женщину — в первостатейного филера, дрожащими руками выламывающего запертый ящичек бюро в кабинете мужа в поисках надушенного клочка бумаги или какой другой улики.

Роковая женщина привносит в общество необходимое ему возбуждение. Без нее это общество давно бы скисло и покрылось плесенью. И какими мертвенно-скучными кажутся женщины, безупречно следующие чувству долга, пока их не затянет в водоворот страстей, разбуженных ветреной, бессердечной фурией с ангельским лицом.

Так или приблизительно так растолковал Герман Алисе ту роль, в которой он хотел бы ее видеть. Роль пришлась Алисе по вкусу, она чувствовала себя в ней легко и уверенно, и вскоре по Петербургу поползли слухи о роковой красавице-немке, получившей прозвище ночной княгини.

Усвоив роль, Алиса вписала в нее несколько собственных правил. Так, единственным человеком, с которым она всегда обходилась по-товарищески, стал Всеволод Усольцев — заядлый бретер, кладущий на десяти шагах заряд в заряд, известный женоненавистник, лишь для ночной княгини делающий исключение. Рядом с таким человеком можно было не бояться ни неосторожного мужского намека, ни оскорбительного женского выпада. Хотя она и редко пользовалась надежным крылышком Усольцева, но никогда не упускала возможность выказать ему свое расположение и дружбу, прекрасно памятуя поговорку, что «сани готовят летом».

После смерти бабушки и возрастания привязанности к Герману Алисе до одури захотелось мстить всем, кто виновен в ее несложившейся жизни. Да, она сидела теперь среди бархатных подушек и подпиливала ноготки перламутровой золоченой пилочкой, а злые планы роились в ее головке, как пчелы у улья. Ей захотелось разыскать своего отца и посмотреть на него. Она обратилась к Герману, и глаза ее сверкали точно так же, как по возвращении из имения Курбатских. Ему пришлось повозиться, войти кое-кому в доверие, дело-то было слишком давнее. Но в конце концов фрейлина ее величества Мария Александровна Вейская поведала ему и о своей подруге Лизхэн, и о ее смешном увлечении драгунским лейтенантом Пьером. Пьер оказался полковником в отставке Петром Ивановичем Трушиным, с которым Алиса не раз встречалась на балах и однажды танцевала польку. Как только Герман назвал ей имя, она тотчас вспомнила этого грузного бравого господина, тяжело вздыхавшего во время танца и подкручивающего усы. Герман спросил у нее, какой она видит свою месть, и Алиса, как ему показалось, задумалась.

Герман ждал и смотрел на нее жутковатым взглядом. «Не только смерть приводит человека в возбуждение, но и сами мысли о ней…» — пронеслось в голове Алисы. Трудно сказать, кому ей хотелось отомстить больше — отцу, невольно способствовавшему ее появлению на свет, или Герману, запирающему дверь на ключ каждую ночь, от нее запирающему. А может быть, обоим?

— Есть ли у него дети?

— Двое. Оба мальчики, погодки.

— И жена, стало быть…

— Болезненная, некрасивая. Все ездит лечиться на воды.

— Куда? — машинально спросила Алиса.

— Ей прописывают климат Кавказа.

— О! — воскликнула Алиса. — Там ведь, кажется, стреляют…

Что-то высчитав про себя, он ответил:

— Разумеется.

Это было согласием, она уже знала. И она казалась себе повелительницей самого зла, кровожадной царицей мести. А Герман был ее покорным слугой, готовым совершить по первому требованию любое святотатство, принести любую жертву. Ее замыслы явно влили в него струю новых жизненных сил. Сейчас он любил ее, и это было очевидно. Но Алиса не успела воспользоваться моментом. Она была неопытна, при всей той чудовищной лжи, которую про нее рассказывали.

Оценив ситуацию, Герман пожелал ей спокойной ночи и вышел из залы. Алиса закрыла глаза, чтобы успокоиться. Потом подошла к его двери, толкнула ее. Тщетно. Дверь была заперта, как всегда. Алиса прижалась к холодной двери всем телом, словно та могла остудить ее жар, и попросила:

— Открой! Пусти меня!

Герман прислонился к двери лбом, удерживая себя из последних сил. «Нет, ты будешь сильной, девочка моя, моя любовь. Не мне ты принесешь свое сокровище, как бы ни обливалось сердце мое кровью. Не я буду первым. Не я. Но я буду вторым, и — третьим, и — сотым. Потом ты станешь моею, и только смерть тогда сумеет нас разлучить. Тебе еще нужно набраться силы. А сила эта в твоем страстном желании мести. Раздай себя до конца, и тогда мы станем равны. Девочка моя, моя любовь…»

Дверь вздрогнула под натиском маленьких кулачков. Алиса молотила по ней до боли, не думая о том, что Любаша может услышать, выкрикивала бессмысленные проклятия, моля его о любви. О той любви, от которой он задыхался в двух шагах от нее… Она так и уснула у порога его комнаты, словно собака, которую хозяин не впускает домой.