Игры сердца - Анна Берсенева

– Хорошо, что ты не розы здесь разбросал, – заметила она, когда любовь была закончена и они лежали рядом, отдыхая. – Это что за цветы? Я не успела разглядеть.

– Никакой в тебе романтики! – обиделся Олег. – Другая бы радовалась, что мужчина любит ее на ковре из роз.

– Не знаю, чему другая бы радовалась, – хмыкнула Нелька, – а я, если бы мы на розах ерзали, никакой романтики бы не ощутила. Потому что у роз шипы, – объяснила она. – Всю попу бы исколола.

– Я и говорю, не чувствуешь ты романтики.

Нелька не ответила. Что-то странное чувствовала она в эту минуту… Вернее, не чувствовала она чего-то, вот в чем было дело. Но как назвать это смутное «что-то», которого она не чувствует, – было ей непонятно.

– А где ты их все-таки взял? – спросила она, поворачиваясь на бок и глядя на Олега.

Какой-то он стал странный… Непривычный, вот какой! Как будто она не видела его не двое суток, а несколько лет.

«Неужели всего двое суток прошло, как мы поссорились? – промелькнуло у нее в голове. – Быть не может!»

Ей казалось, что за это время прошла какая-то огромная жизнь. Через нее прошла…

– В бюро ритуальных услуг, – ответил Олег. – Больше в Москве цветов взять негде. А в похоронной конторе у меня приятель работает. Большой человек – памятники ваяет. Он и достал. Это хризантемы, – объяснил он.

Нелька расхохоталась.

– То-то я думаю, почему болотом пахнет! – сказала она, отсмеявшись. – Или кладбищем? Ну, чем-то в этом духе.

Она тут же подумала, что говорить этого, пожалуй, не стоило. Все-таки Олег старался, хотел ее порадовать… Но что ж, слово не воробей.

Чтобы сгладить свою бесцеремонность, Нелька потянулась к Олегу, нашла его губы в густой бороде и поцеловала.

– Ты на меня тоже не обижайся, – сказала она. – Я не буду больше глупостей про твои картины говорить.

Правда, она и теперь думала об Олеговой картине то же, что сказала ему сразу, но теперь она понимала, что говорить этого не стоило. Ну, не нравится картина. Зато Олег нравится! А это дороже любых картин.

Неизвестно, что он думал по этому поводу, но Нелькины слова ему явно понравились.

– Ты умница, – сказал Олег, притягивая ее к себе. – Жизнерадостная умница. Ты мне необходима, понимаешь?

Конечно, это был комплимент. И конечно, она должна была бы обрадоваться. Какая женщина не обрадуется, если мужчина, которого она любит, скажет, что она ему необходима?

Но радости Нелька не чувствовала. А что она чувствует от его слов, было ей непонятно.

Так они и жили два с половиной года: Олег писал картины про чудо-богатырей святорусских, а Нелька говорила, что у него отлично получается светотень или еще что-нибудь подобное. Как старик со старухой у самого синего моря, жили они на чердаке на Краснопрудной улице, вот как.

– … как призывает нас Программа КПСС…

«Все! – подумала Нелька. – Больше ни минуты не высижу, хоть удавите».

Тут она вдобавок вспомнила, что Таня просила купить сметану, чтобы потушить к ужину лисички с молодой картошкой. Готовить подобные блюда Нелька так и не научилась, но добывать для них необходимые продукты ей удавалось виртуозно. Она каким-то непонятным образом догадывалась, где именно могут сегодня эти продукты давать, и оказывалась в нужном месте в нужное время. Для того чтобы эта загадочная интуиция у нее пробудилась, требовался какой-нибудь убедительный стимул. А Танина просьба таковым стимулом как раз и являлась, потому что Таню она любила.

В общем, по всему выходило, что собрание следует покинуть немедленно. Добыть сметану во второй половине дня – это было маловероятно, а сейчас еще можно было успеть в ближайший к институту большой гастроном на Воронцовской улице.

Она решительно встала и направилась к выходу.

– Луговская, тебе что, неинтересно? – прошипела доцентша Крутикова, когда Нелька оказалась рядом с ней.

– Интересно, Мария Гавриловна, – громко сказала она. – Мне очень интересно, но у меня понос. И сейчас может начаться рвота.

В зале засмеялись. Крутикова отшатнулась от нее, а заодно и от двери, и Нелька беспрепятственно вышла из зала.

Конечно, вскоре предстояли госы, конечно, Крутикова могла подстроить какую-нибудь гадость на экзамене по научному коммунизму… Но выдержать это дурацкое собрание еще хотя бы минуту Нелька не смогла бы. Не из идейных соображений, просто ее в самом деле стошнило бы.

По лестнице, ведущей из актового зала на первый этаж, она летела так, что только ступеньки под ногами мелькали. И человека, который поднимался ей навстречу, она чуть со ступенек не сшибла – толкнула его прямо в грудь на повороте.

«На собрание он, что ли, идет?» – успела подумать Нелька.

И больше ничего подумать не успела. Волей-неволей пришлось посмотреть на того, кого она толкнула. Перед ней стоял Даня.

«Я не видела его три года, – подумала Нелька. – Как такое могло получиться?!»

Это показалось ей невероятным в ту самую минуту, когда она его увидела. И это было единственное, что она в ту минуту подумала.

Потому что все остальное, что сразу же стало с нею происходить, было не из области мысли, а из области счастья. И вот это-то и было Нельке непонятно: как же она без этого счастья целых три года жила?

Даня стоял на лестнице, двумя ступеньками ниже, и улыбался темными глазами. Именно глазами – задыхаясь от счастья, Нелька вспомнила, что точно так, глазами, он и улыбался всегда.

Все, что было связано с ним, называлось «всегда». А что с ним связано не было, оказалось всего лишь отрезком времени, глупым и кратким.

– Даня! – сказала Нелька. – Какая же я дура!

– Так ведь и я умом не отличаюсь, как выяснилось.

Теперь он улыбнулся не глазами только, а как-то… Весь, вот как! Глазами, губами, морщинкой между бровей, резкими линиями челки на лбу. Нельке показалось, что улыбаются даже вихры у него на макушке. Стоя двумя ступеньками выше, она наконец-то эти его вихры заметила, потому что из-за своего маленького роста не привыкла видеть людей сверху.

– Почему ты не отличаешься умом? – переводя взгляд с его смеющихся темных глаз на темно-русые вихры, которые тоже смеялись, спросила Нелька.

– Потому что три года тебя не видел. Три года и шесть месяцев. А это как раз и есть несуразная глупость.

Ну да, именно столько. Они ездили в деревню в декабре, а сейчас был июнь. Прошло три с половиной года.

– Ты ко мне сейчас шел, да?

– Да.

– А… зачем?

Все-таки она не удержалась от вопроса, который задавать совсем не хотела. Потому что ответ на него мог оказаться таким… Таким, после которого ей и жить не захотелось бы, может.