Последний присяжный - Джон Гришэм

— Думаю, мне станет легче, если я узнаю, что моя сестра спала с юристом.

— Почему?

— Не знаю...

Она скинула туфли и поджала под себя ноги, юбка поднялась выше бедер. Я начал гладить их и на время забыл о судебном процессе.

Но это продолжалось недолго. В толпе перед входом в здание суда началось какое-то движение, и я услышал крик, в котором разобрал слово «вердикт».

* * *

Просовещавшись менее часа, присяжные сообщили, что готовы огласить приговор. Когда все заняли свои места, судья Лупас отдал приказание приставу привести их.

— Разрази меня гром, если вердикт не обвинительный, — зашептал мне в ухо Бэгги, когда открылась дверь и первым, прихрамывая, вошел Фаргарсон. — Быстрые вердикты всегда обвинительные.

Раньше Бэгги предсказывал, что присяжные не придут к единому решению, о чем я не стал ему напоминать — во всяком случае, в тот момент.

Председатель жюри вручил сложенный листок бумаги приставу, тот передал его судье. Лупас долго изучал текст, потом наклонился вперед и сказал в микрофон:

— Прошу подсудимого встать.

Пэджит и Люсьен поднялись медленно, со страхом, словно находились под прицелом расстрельной команды.

Судья Лупас начал не спеша читать:

— По первому пункту обвинения — обвинение в изнасиловании — жюри признало подсудимого Дэнни Пэджита виновным. По второму пункту обвинения — обвинение в предумышленном убийстве — жюри признало подсудимого Дэнни Пэджита виновным.

Люсьен не шевельнулся, Пэджит тоже изо всех сил старался стоять прямо. Он смотрел на жюри, и в его взгляде плескался весь накопившийся в нем яд, но в их ответных взглядах яда было едва ли не больше.

— Можете сесть, — произнес его честь и повернулся к присяжным. — Дамы и господа, благодарю вас за эту часть вашей работы. Этап, связанный с определением виновности или невиновности подсудимого, завершен. Теперь мы переходим к следующему этапу: вам предстоит решить, чего заслуживает осужденный — смертной казни либо пожизненного заключения? Сейчас вас отвезут в ваш мотель, а мы разойдемся до девяти часов утра. Благодарю и спокойной вам ночи.

Все закончилось так быстро, что большинство присутствующих еще с минуту оставались неподвижны. Пэджита увели, на сей раз в наручниках, а его родственники остались на своих местах, совершенно потрясенные. Люсьен удалился, не поговорив с ними.

Мы с Бэгги, бросившись в редакцию, принялись лихорадочно стучать на машинках. Сроки нас не поджимали, но мы не желали упустить момент. Однако Бэгги, как всегда, увял через полчаса: настал момент бражничать. Уже почти стемнело, когда появилась Джинджер, в облегающих джинсах, облегающей блузке, с распущенными волосами и взглядом, говорившим: «Повези меня куда-нибудь».

Мы снова заехали в Куинси, я купил упаковку пива, и, опустив верх, мы помчались, овеваемые теплым влажным воздухом, в Мемфис, за девяносто миль от Клэнтона.

Она не была расположена к разговорам, и я ее не дергал. Присутствовать на суде ее заставила семья, сама она на этот кошмар не напрашивалась. Слава Богу, подвернулся я — хоть какая-то возможность развеяться.

Ту ночь я не забуду никогда. Я несся по пустынным дорогам вдали от основной трассы, потягивая холодное пиво и держа за руку очаровательную женщину, которая сама пришла ко мне, с которой я был уже близок и надеялся повторить опыт.

Нашему короткому сладостному роману оставалось всего несколько часов жизни. Можно было приблизительно прикинуть: Бэгги уверял, что для решения вопроса о наказании не понадобится больше одного дня, значит, суд завершится завтра, в пятницу. Джинджер ждет не дождется, чтобы уехать из округа, отряхнув его прах со своих ног, а я, разумеется, никак не могу последовать за ней. Я сверился с картой: Спрингфилд, штат Миссури, находился очень далеко, минимум в шести часах езды. Встречаться будет трудно, хотя я, разумеется, приложу все усилия, если она того захочет.

Но что-то подсказывало мне, что Джинджер исчезнет из моей жизни так же внезапно, как появилась. Я не сомневался, что там, дома, у нее есть друг, может быть, не один, так что мне ничего не светило. Да и мое появление в Спрингфилде наверняка будет вызывать у нее страшные воспоминания об округе Форд.

Я сжал ей руку и мысленно поклялся извлечь максимум удовольствия из наших последних часов вместе.

В Мемфисе мы направились к району высотных зданий у реки. Там находился самый знаменитый в городе ресторан под названием «Рандеву», владела им семья греков. Лучшую еду в Мемфисе вообще готовили либо греки, либо итальянцы.

В семидесятые годы центр Мемфиса не был безопасным местом, поэтому я оставил машину в платном гараже, и мы направились на другую сторону улицы, в «Рандеву». Ароматы его кухни, просачивавшиеся через вентиляционные вытяжки, словно туман, висели в воздухе. Это были самые вкусные запахи, которые мне когда-либо доводилось обонять, и я, как большинство здешних посетителей, поднимаясь по лестнице и входя в зал, уже глотал слюнки.

По четвергам клиентов было не так много. Нам пришлось подождать всего пять минут, прежде чем официант, выкликнув мою фамилию, зигзагами, обходя столики, минуя маленькие ниши, провел нас в глубину и, подмигнув мне, усадил за столик на двоих в укромном уголке. Мы заказали свиные ребрышки, пиво и в ожидании заказа принялись обниматься.

Обвинительный приговор принес большое облегчение. Если бы он оказался оправдательным, это было бы гражданской катастрофой. Джинджер умчалась бы из города без оглядки в тот же миг. Она и так умчится завтра, но пока мы были вместе. Мы выпили за приговор. Для Джинджер он означал торжество справедливости. Для меня тоже, но, кроме этого, он подарил мне еще одну ночь с ней.

Ела она мало, так что, прикончив свою гору ребрышек, я принялся за ее тарелку, попутно рассказывая о мисс Калли и знаменитых обедах на ее веранде, о ее выдающихся детях и удивительной биографии. Джинджер сказала, что обожает мисс Калли, так же как и одиннадцать ее коллег по жюри.

Восхищению предстояло длиться недолго.

* * *

Как я и ожидал, мой отец сидел в мансарде, которую называл своим офисом. На самом деле это был верхний этаж викторианской башенки, украшавшей угол нашего обшарпанного дома. Джинджер хотела его увидеть, и, надо признать, в темноте он выглядел более импозантно, чем в свете дня. Дом располагался в чудесном старом районе. Тенистый от раскидистых деревьев, он был застроен приходящими в упадок зданиями, принадлежащими семьям, тоже приходящим в упадок, но сохраняющим достоинство благородной нищеты.

— Что он делает там, наверху? — спросила Джинджер. Мы сидели в машине, которую я остановил на обочине. С пятого этажа на нас лаял древний шнауцер миссис Дакворт.

— Я же тебе говорил: играет на бирже.

— Ночью?

— Ночью он изучает состояние рынка.

— Он проигрывает деньги?