Дикая ночь - Джим Томпсон

Но я не нашел ничего, кроме этой единственной мысли. Ничего другого — чем бы ни было это другое.

Козлы всегда побеждают.

Дни проходили за днями, и, конечно, она знала то, о чем знал я, но мы об этом никогда не говорили. Мы вообще очень мало говорили, потому что были оторваны от всего, и довольно скоро наступил момент, когда мы сказали друг другу все, что могли сказать, и это было все равно что говорить с самим собой. Поэтому мы говорили все меньше и меньше, и постепенно оказалось, что мы едва можем говорить. А потом мы совсем замолчали. Только мычали, делали какие-то жесты и указывали на предметы.

Словно мы никогда и не умели говорить.

Становилось все холоднее, поэтому мы закрыли все верхние комнаты и оставались все время внизу. Но холод продолжал усиливаться, и мы закрыли все остальные комнаты, кроме гостиной и кухни. А когда еще похолодало, мы закрыли все, кроме кухни. Мы жили в ней вдвоем, не удаляясь друг от друга больше чем на несколько футов. И то, что находилось снаружи, тоже было рядом — прямо за стеной. С каждым днем оно подходило все ближе, со всех сторон, от него нельзя было убежать. Но я и не хотел от него убегать. Я становился все слабей и меньше, но не мог остановиться. Мне больше не о чем было думать, поэтому я думал только об этом. Я продолжал скачку и пытался ее выиграть, мчась наперегонки с козлами. И не мог ее выиграть, но не прекращал попыток. Потому что должен был идти до конца.

Потом, когда вой становился таким сильным, что я уже не мог его вынести, я выходил наружу взглянуть на козлов. Я бежал по полю и кричал, продираясь сквозь заросли и пытаясь схватить хотя бы одного из них. Конечно, мне это никогда не удавалось, потому что на самом деле поле — это не то место, где можно найти козлов.

Я почти не мог есть. Подвал был переполнен едой и виски, но мне было трудно ходить туда. Я ел все меньше и меньше с того первого дня, когда в первый раз поднял крышку люка, который открывался в полу кухни, и спустился по узким и крутым ступенькам лестницы.

Я захватил фонарь и осмотрел все полки, битком набитые бутылками, ящиками и консервными банками. Я описывал круги по комнате, оглядываясь по сторонам, и заметил в стене что-то вроде углубления, похожего на шкафчик без дверей. Но подойти к нему было нельзя — он был завален батареей пустых бутылок, поднимавшихся почти до потолка.

Я подумал: какого черта они свалены здесь, внизу, а не снаружи, потому что довольно глупо сначала пить спиртное наверху, как он это, разумеется, и делал, а потом тащить бутылки вниз. Если он пил их наверху, то зачем…

Это началось как раз после рвоты — она стала ходить. Я хочу сказать — ходить по-настоящему, без помощи костыля.

Она подтыкала платье выше бедер, чтобы оно не мешало двигаться, и ходила взад и вперед на одном колене и на своей детской ножке. У нее это здорово получалось. Свою большую ногу она загибала назад рукой, чтобы выходило что-то вроде культи, и та оказывалась как раз вровень с ее маленькой ножкой. Так она могла передвигаться очень быстро.

Она целый час ходила передо мной с задранным платьем, показывая все, что при ней, но при этом вела себя так, словно меня тут вообще не было. Она…

Черт, она со мной говорила! Она все мне объясняла. Мы все время говорили, и совсем не с козлами, потому что никаких козлов, конечно, не было, а…

Она ходила на маленькой ноге, укрощая козлов. А по ночам они сидели у меня на груди и выли.

Я сказал, что мы никогда не говорили, но это не так. Мы постоянно разговаривали с козлами. Я говорил с ними, когда она спала, а она говорила с ними, пока я спал. А может быть, это происходило как-то по-другому. Во всяком случае, я участвовал в этих разговорах.

Я сказал, что мы жили в одной комнате, но это тоже неправда. Потому что мы жили во всех комнатах, просто они были очень похожи друг на друга. И где бы мы ни находились, там всегда были козлы. Я не мог их поймать, но знал, что они здесь. Они приходили с полей и сидели вместе с нами, и иногда мне почти удавалось их схватить, но они всегда от меня ускользали. Каждый раз вместо них передо мной оказывалась она.

Я думал об этом, снова и снова, и наконец я понял, в чем тут дело. Они всегда были здесь. Прямо здесь — они прятались внутри ее. Неудивительно, что я не мог выиграть скачку.

Я знал, что они в ней, — где же им еще быть? — но хотел в этом убедиться. И не мог.

Я не мог до нее дотронуться. Она со мной больше не спала. Она много ела, ела за двоих, и по утрам ее рвало.

Я оставался в подвале столько, сколько мог. Там она не могла меня достать. Даже на этой ножке и колене ей не удавалось спуститься с лестницы. И каким-то образом я еще держался.

Последняя скачка кончилась, я проиграл их все, но все еще держался. Я стоял на краю какого-то открытия… какого-то известия. И до тех пор я не мог уйти.

Я обнаружил это как-то вечером, когда вылезал из подвала. Я задержался на уровне пола и стал расставлять продукты, которые вытащил с собой. Это был довольно большой груз, потому что я не хотел вылезать из подвала чаще, чем это было необходимо; и у меня немного кружилась голова. Я уперся руками в пол, собираясь с силами. Потом мой взгляд прояснился, и я увидел прямо перед собой ногу и маленькую ножку. Вместе.

Блеснул топор. Моя рука, моя правая рука, подпрыгнула, и что-то отскочило от меня, отсеченное одним ударом. Потом она снова замахнулась, и от левой руки остался один обрубок. Она подошла ближе, занеся топор для нового удара.

И тогда, наконец, я понял.

Снова здесь. В том же месте, откуда я пришел. Черт возьми, мне совсем не хотелось бы здесь быть, если хотите знать.

«Но где же еще, мой друг? Куда еще ты можешь отступить в этом сужающемся круге поражений?»

Она работала без передышки. Мое правое плечо свисало на ниточке, предплечье болталось, истекая кровью. Мой череп и левая сторона лица висели по отдельности и… у меня уже не было носа… и подбородка… и…

Я начал падать вниз, все ниже, ниже, ниже, медленно вращаясь в воздухе, так медленно, словно совсем не двигался. Не знаю, когда я достиг дна. Я просто был здесь и смотрел вверх, так же как во время падения.

Потом был стук и лязг, и она ушла.

Только тьма и я. Все остальное ушло. И то немногое, что от меня осталось, тоже уходило, все быстрее и быстрее.

Я пополз. Я полз, катился, преодолевая дюйм за дюймом; и сначала я его не нашел — то место, которое искал.

Я два раза обогнул комнату, пока его нашел, и от меня уже почти ничего не осталось, но этого было достаточно. Я вскарабкался на гору бутылок, а потом скатился вниз.