Дата Туташхиа - Маечабук Ираклиевич Амирэджиби

головы, и загоготал:

— Чего это мальчик рот раззявил?

Куру только теснее сжал губы.

Каза Чхетиа победителем оглядел нас.

— Ну, что я говорил? Разденется, как миленькая. — Это он обратился ко мне.

— За три червонца потийский полицмейстер разденется, — повторил Бодго Квалтава.

Кику вернулась вместе с отцом и братом.

Дуру поспешил к стойке. Он явно ничего не подозревал и был совершенно безмятежен, но Дзоба был как взведенный курок.

— Иди, сынок, спать, — сказал Дуру.

Однако встревоженный мальчик заупрямился, и отец твердо повторил свои слова. Дзобе пришлось повиноваться — ноги, казалось, едва несли его.

Кику бегала из комнаты в комнату, расстилала постели.

— Поди-ка, Дуру, взгляни на лошадей, — сказал Каза Чхетиа.

— Сию минуту, Каза-батоно, иду! — с готовностью ответил Дуру, вытер тарелку и отправился на конюшню.

— Поди сюда, девка, — немного выждав, позвал Каза Чхетиа.

— Чего еще тебе?

Кику выглянула из-за занавеси:

— Поди сюда, говорю… тогда и узнаешь, чего мне.

Она подошла.

Каза Чхетиа вынул кисет, развязал шнурок и высыпал на ладонь золотые монеты. Их было штук двадцать — двадцать пять, червонцев и пятирублевок. Раскрытой ладонью, на которой поблескивало золото, он медленно провел у самых глаз Кику, высыпал монеты обратно в кисет и сунул кисет в карман.

— Видала, да?.. Приходи ко мне сегодня ночью, и все эти деньги будут твои!

Я посмотрел на Кику. В ее глазах светилась алчность поярче, чем в глазах Казы Чхетиа.

— Придешь?

Она помолчала.

— А что мне у тебя делать?

— А что женщины у мужчин делают, — сказал Каза Чхетиа и улыбнулся.

Она смутилась и пошла на свою половину.

Монах наскоро помолился и отправился спать.

Я никогда не был смельчаком и не искал славы сорвиголовы. Я всегда был осмотрителен и разумен, но здесь меня словно поднесло к краю пропасти. В голове мигом сложился план действия. Я сказал Туташхиа:

— Дата Туташхиа! Я много хорошего слышал о вас. Вы пользуетесь репутацией честного, справедливого человека. Почему вы безразличны к этому злу? Ведь гибнет человек!

Туташхиа взглянул на меня, и явно лишь потому, что я назвал его истинное имя. Потом перевел взгляд на разбойников — и опять, чтобы понять, услышали они мои слова или нет. Лишь убедившись, что никто ничего не слышал, он сказал:

— Не мое это дело. Только если дело коснется меня самого, оно — мое. Никто не стоит моего вмешательства. Придет к нему Кику сегодня ночью. Если вмешаться, может, и не придет. Но потом все равно по-своему сделает, только еще похуже… Покончил я с такими делами.

Я бросился к Казе Чхетиа и затарабанил:

— Что вы делаете? Как вам не стыдно?! Лучше уж силой… Слышите?.. Лучше изнасиловать…

Дружки с интересом разглядывали меня, как собачонку, невесть с чего залившуюся лаем, пока Каза Чхетиа не наградил меня звонкой оплеухой и не взялся снова за карты.

Туташхиа раскуривал трубку, выпуская причудливые клубы дыма, и был явно поглощен своими мыслями.

Я едва доплелся до своей комнаты, упал на постель и заплакал.

Скрипнула входная дверь духана, стукнули засовы. Я испугался, что Дуру услышит мои всхлипывания, заподозрит неладное, а эти мерзавцы решат, что я нарочно хочу предупредить хозяина, и тогда мне конец. Я сглотнул слезы.

Из окна было видно чистое, усеянное яркими звездами небо. Одна звезда сорвалась, пересекла небосклон и погасла.

На меня навалилась усталость, сковало напряжение, и я заснул.

Сколько времени прошло — не знаю. Скрипнул топчан, и я проснулся. Монах, казалось, невозмутимо посапывал в своей постели. Туташхиа лежал под буркой, не раздеваясь, и глядел в потолок.

Меня, как древесный червь, точила мысль — придет или нет Кику забирать обещанный кисет.

Комнаты разделяла стена из досок каштана. Квалтава и его дружки были рядом. Слышался шепот и могучий пьяный храп. О чем шептались, я разобрать не сумел.

Прокричали полуночные петухи. Туташхиа привстал, набил трубку, задымил. Докурив, снова завернулся в бурку и лег.

Прошло еще около часа. В соседней комнате тихо спросили:

— Кто там?

— Это я! — послышался шепот Кику.

Это был сдавленный шепот, будто ее взяли за горло и заставили произнести эти слова.

За стеной торопливо заговорили, завозились, шум стих, и Каза Чхетиа сказал:

— Входи, милая, чего стоять там?

Туташхиа приподнялся и снова набил трубку. Заворочался монах и застыл, прислушиваясь.

По шуму шагов я понял, что Бодго Квалтава и Куру Кардава вышли из комнаты в зал, оставив своего дружка одного.

— Заходи, девочка, заходи, чего там стоять! — повторил Каза Чхетиа, и опять ни звука.

— Ступай, зовет, не слышишь, что ли? — Это был голос Бодго Квалтава.

Некоторое время было тихо.

— Не знаю я этого… боюсь, — услышал я голос Кику.

— Да здесь и знать нечего. Поди ко мне, милая, ну иди!.. Вот-вот…

Туташхиа встал, поправил черкеску, застегнул пояс с кинжалом, пригнал на место наган и маузер.

— Дайте мне наган. Я помогу… если будет возможность, — попросил я.

Он не ответил. Я повторил, но он молчал, будто не слышал.

В соседней комнате сильно скрипнул топчан.

Туташхиа взвел курок нагана и сунул его мне.

Пока я был безоружен, мне казалось, что моей ярости не хватает лишь огнестрельного дула. Но едва я ощутил прикосновение смертельного металла, как по телу забегали мурашки — смерть дохнула мне в лицо, своя ли, чужая… И тотчас я спрятал наган в карман.

— Мальчишка духанщика где-то рядом вертится, — шепнул мне Туташхиа. — Сейчас здесь произойдет кое-что похуже. Не сомневаюсь… Я ухожу.

Он нахлобучил паку, забрал полы черкески за спину и накинул бурку. Этого я не ожидал! Я был уверен, что в нем проснулась совесть и он вмешается.

Из соседней комнаты донесся слабый крик.

В зале послышалось торопливое шарканье шлепанцев и следом за Дзобой вошел Дуру, держа в руках свечу.

— Кику! Где ты! — закричал он. — Выходи оттуда сейчас же! Ты слышишь? Выходи! Господи! Позор-то какой… Не жить мне теперь…

— Придержите этого сукина сына, — заорал Каза Чхетиа, — Если он вопрется сюда, я заколю его, как кабана!

— Что я говорил! Зачем ввязываться в это поганое дело? — сказал Куру Кардава.

— Господи! Что вы со мной сделали, мерзавцы, — опять запричитал Дуру.

— Проваливай отсюда, скотина. На кого кидаешься, старая жаба! — Бодго Квалтава загородил духанщику дорогу.

Куру Кардава последовал примеру старшего товарища. Они оголили маузеры.

Духанщик перестал метаться, замер на минуту и, повернувшись, бросился из комнаты, теряя шлепанцы.

Туташхиа поднялся, чтобы выйти из комнаты.

— Ты сказал, что здесь произойдет кое-что похуже, — неожиданно сказал монах. — А сам убегаешь. Значит, ты трус!

— Трус? — обернулся Туташхиа.

— Кто изменил богу,