Маскарад со смертью - Иван Любенко

– Он, видимо, рассчитывал, что я начну стрелять по сторожу и тем самым обнаружу свое местоположение, став для него легкой мишенью.

– Весьма вероятно.

– Мне кажется, злоумышленник ранен и в соседнем склепе должны остаться следы крови. Так что, господа, давайте его внимательно осмотрим, – предложил адвокат.

Замок на покосившейся от времени деревянной двери был сбит и валялся на земле. Внутри похоронного сооружения крови не обнаружили, и это обстоятельство слегка всех озадачило. Но в углу, отражая слабый свет керосиновой лампы, мелькнул едва заметный металлический отблеск. Ардашев нагнулся и подобрал помятую луковицу карманных часов. На крышке читалась гравированная надпись: «Ярославу от отца».

Жандармский ротмистр печально заметил:

– Эти часы, вероятно, принадлежали убитому фельдъегерю Ярославу Тучкову. Их экипаж был ограблен на Черкасском тракте в Медвеженском уезде несколько недель назад. Все, включая кучера, погибли. В рукаве мундира второго фельдъегеря мы обнаружили черную жемчужину, предположительно от женских бус. Так я и думал… Здесь был Рамазан Тавлоев – беглый каторжник, по кличке «Рваный». Получается, Клим Пантелеевич, ваша пуля попала в часы, которые и спасли ему жизнь. А кричал он от боли, еще не понимая, что цел и невредим. Судя по всему, последние убийства в Ставрополе и ограбления почтовых карет в уездах – звенья одной цепи, – предположил ротмистр, прикуривая папиросу.

– А если учесть, что преступник выстрелил подряд девять раз, то, выходит, это опять тот самый маузер с магазином на десять патронов. Из такого же оружия расстреляли в поезде французов и устроили пальбу в доме Клары Жих, – добавил Ардашев.

– Так оно и есть. Но разрешите полюбопытствовать, как вы здесь оказались? Неужели из-за того письма, которое вам сунул мальчишка?

– А… теперь мне понятно, что стоящие передо мной господа и есть те двое, что вели меня на Николаевском. А вы, как я понимаю, Владимир Карлович, судя по заношенному зипуну, косоворотке и яловым сапогам, и есть тот самый кучер, облюбовавший стоянку рядом с моим домом, не так ли? – по-доброму усмехнулся присяжный поверенный.

– А что было делать? Мой агент в трактире сообщил, что в закрытом кабинете он прислуживал трем подозрительным посетителям, обсуждавшим убийство какого-то адвоката. К сожалению, ни одного из них он раньше не видел… Я предположил, что этой жертвой могли оказаться вы, и в целях вашей безопасности приставил филеров. И как видите, Клим Пантелеевич, я не ошибся. Однако вы нас обхитрили и благополучно ускользнули от слежки.

– Тем не менее, господа, благодарю, что пришли на помощь. Правда, я был уверен, что преступник, легкомысленно истративший без малого весь боезапас, окажется у меня в руках, но он ушел… негодник. А что, Владимир Карлович, приглашу-ка я вас отведать вишневой наливочки? Как вы на это посмотрите? – радушно предложил Ардашев.

– С превеликим удовольствием, Клим Пантелеевич. Я-то человек свободный, но, боюсь, вашей супруге столь поздний визит незваного гостя может не понравиться.

– А мы не станем будить Веронику Альбертовну и расположимся прямо в моем кабинете. Ну что, принимаете предложение?

– Как же тут не согласиться!

Фаворский, Ардашев и двое полицейских в коляске доехали до роскошного здания, принадлежащего присяжному поверенному. Стук копыт одинокого экипажа гулко отдавался в ночной тиши спящего города. Ротмистр, дав напоследок указания подчиненным, отпустил их и направился вслед за Ардашевым. Они тихо прошли в мирно спящий дом, куда совсем недавно могла вселиться беда.

С тех пор, как Полина спасла Михаила, предупредив о скором визите жандармов, прошло несколько дней. За это время в ее душе успела раствориться обида и вновь поселилась любовь. Они жили вдвоем на краю города, в небольшой свежевыбеленной хате с русской печью посередине и светлыми сенями.

Но первую ночь после вынужденного бегства Михаил провел на земляном полу, подстелив вместо матраса старое студенческое пальто. Девушка не позволила ему лечь рядом и ледяным молчанием отвергала его извинения, уговоры и оправдания. Вскоре она не заметила, как уснула.

Утро пришло с первыми лучами солнца, едва пробивающимися сквозь неровное, бугристое стекло маленьких неказистых, будто слюдяных окон, за которыми виновато покачивались кряжистые ветви старой жимолости. Открыв глаза, она поняла, что рядом никого нет. И тогда девушка дала волю своим оскорбленным и преданным чувствам. Жестокая и непримиримая к врагам эсерка ревела навзрыд, рыдала, уткнувшись в подушку, голосила не переставая, с надрывом и подвываниями, пока наконец не почувствовала, что отпустило… Как в детстве, она села на краешек деревянной, сбитой из свежеструганных досок кровати и, размазывая по лицу рукавом ночной рубашки слезы, стала понемногу успокаиваться.

Дверь распахнулась, и со скрипом не смазанных петель в комнату ворвался Михаил. Он стоял с огромной охапкой белых хризантем и улыбался. Одетый в простую крестьянскую одежду: темные штаны из грубой материи и светлую косоворотку, – возлюбленный казался еще моложе своих лет. Преклонив перед ней колено и вытирая с ее лица слезинки, он прочитал:

– Как солнце, мне твоя улыбка дорога!

Ты взглянешь весело – я пытку забываю…

Но тверже и острей я лезвия не знаю,

Чем блеск очей твоих перед лицом врага.

То – оскорбленная души твоей святыня

Глядит, безмолвная, как гордая звезда…

Я втайне умилен, тебе молюсь тогда:

И ненавидишь ты, и любишь как богиня.

– Это кто? Бальмонт или Сологуб? – все еще всхлипывая, спросила Полина.

– Петр Якубович…

– Скажи, ты ее больше не любишь?

– Нет. Теперь ты у меня единственная…

– А почему «теперь»?

– Потому что я видел, как ты плачешь…

Полина часто заморгала красными и распухшими от слез глазами и, уставившись в пол, тихо произнесла:

– Ты знаешь, мне порой кажется, что это все зря… Убийства, грабежи… Что мы расскажем своим детям? И будут ли они у нас? Или нас ждет виселица? Мне страшно… А если наша борьба бессмысленна и крестьянская революция – утопия? Послушай, милый, давай все бросим и уедем в Америку. Там нас никто не узнает, и мы начнем жить заново. А?

– Не знаю, возможно, ты и права. Но тогда нам понадобятся деньги и новые паспорта. Придется скрываться и от полиции, и от своих… А значит, нужен еще один экс – последний.

Минула неделя с того памятного разговора, и Михаил готовился выполнить работу, за которую ему уже неплохо заплатили. Неожиданно в окно постучали условленным стуком… Отворив дверь, он увидел Рваного с перекошенным от боли лицом.

Из сбивчивого рассказа абрека стало понятно, что его постигла неудача. Он не только не смог прикончить адвоката, но и сам чуть было не оказался в его руках. Выручили часы, которые Рамазан забрал у застреленного Полиной фельдъегеря во время прошлого налета. Пуля, отрикошетив от серебряной крышки, сломала горцу ребро, и теперь нестерпимо ныл правый бок. Тавлоев морщился, но терпел, пока Полина мазала йодом больное место.