Василий Львович Пушкин - Наталья Михайлова

Как и брат, Сергей Львович играл в домашних спектаклях. Вряд ли он играл так же блистательно, как Василий Львович, но ведь играл же.

В светских беседах Сергей Львович отличался остротами и каламбурами. Их ценили в обществе, их запоминали. Потому некоторые из них и дошли до нас. «В чем сходство между солнцем и вами, г. Пушкин?» — «В том, что нельзя без гримасы разглядывать нас обоих»[251]. Разумеется, приведенный диалог звучал на французском языке. И еще один пример остроумной находчивости С. Л. Пушкина. Забавно, что это диалог с другим остряком, поэтом и драматургом А. Д. Копьевым — его «переострил» Сергей Львович:

«Копьев был столько же известен в Петербурге своими остротами и проказами, сколько и худобою своей крепостной и малокормленной четверни. Однажды ехал он по Невскому проспекту, а Сергей Львович Пушкин (отец поэта) шел пешком по тому же направлению. Копьев предлагает довезти его. „Благодарю, — отвечал тот, — но не могу: я спешу“»[252].

Младший брат Василия Львовича также отдавал дань моде, и не только в одежде. «Чувствительность бывала в моде /И в нашей северной природе», — напишет А. С. Пушкин в черновиках «Евгения Онегина». Но все же для братьев Пушкиных чувствительность не была модой. Она была свойством их родственных душ (хотя, конечно, здесь не обошлось и без влияния чувствительных стихов и прозы). Впрочем, черта вполне достойная. Ведь, как заметил А. С. Пушкин, «лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность». Правда, в отличие от брата, Сергей Львович был чувствителен до крайности, до слезливости, но при этом не был так бесконечно добр, как Василий Львович.

Как и брат, Сергей Львович до старости оставался поклонником женской красоты. Его жена Надежда Осиповна была красива, образованна, остроумна, но и, как это часто бывает у красавиц, весьма капризна. Сергей Львович ее капризы безропотно терпел, потому что любил.

Духовные искания Сергею Львовичу были отнюдь не чужды. И он стал масоном — вступил в масонскую ложу на четыре года позже брата, в 1814 году, будучи на службе в Варшаве.

Вот к чему был не способен С. Л. Пушкин, так это к хозяйствованию (как, впрочем, и В. Л. Пушкин). Помещиком он был, прямо скажем, никаким, свою часть болдинского имения закладывал и перезакладывал, в 1830-е годы долгов было чуть ли не на 140 тысяч. Да о каком хозяйствовании может идти речь, если в 1809 году крестьянин А. П. Кудрявцев подал прошение в Московское губернское правление о взыскании с С. Л. Пушкина долга — тот задолжал ему 107 рублей 45 копеек за взятые еще в 1806 году мыло и свечи.

Без мыла и свечей, конечно, не обойтись. Но ведь Сергея Львовича такие низменные предметы мало занимали. Он, как и брат его, жил литературой. В доме было много книг, главным образом на французском языке. Детям читывал он Мольера. В дом С. Л. Пушкина приходили поэты и литераторы. Многих из них приводил Василий Львович — И. И. Дмитриева, Н. М. Карамзина, П. И. Шаликова, В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова. Французский эмигрант граф Ксавье де Местр, автор «Путешествия вокруг моей комнаты», был еще и художником. Миниатюрный портрет его работы запечатлел Надежду Осиповну (она в самом деле была очень хороша). Девица Першерон де Муши оживляла собрания игрой на клавикордах. Любовь к музыке соединила ее с композитором и музыкантом Джоном Фильдом — она стала его женой.

В доме Сергея Львовича жили литературой, говорили о литературе, слушали новые сочинения. В гостиной иногда разрешалось находиться детям — Ольге, Александру, Льву. Маленький Александр слушал разговоры взрослых, стихи дяди с детских лет знал наизусть. Василий Львович был первым настоящим поэтом в жизни племянника. Именно он, Василий Львович, наставлял его в поэзии, воспитывал литературный вкус. Наверное, дядя первым заметил рано пробудившийся в мальчике интерес к поэзии, любовь к чтению. Быть может, Василий Львович познакомился с самыми ранними литературными опытами Александра на французском языке. К тому же Александр проявлял находчивость и остроумие, что тоже не могло не нравиться дяде. Когда однажды И. И. Дмитриев, увидев смуглого кудрявого мальчика, воскликнул: «Какой арабчик!» — тот сразу же ответил: «Арабчик, да не рябчик» (Иван Иванович переболел оспою и потому лицо его было рябым). Добрый дядя, вероятно, сочувствовал ребенку, когда однажды увидел его в камзольчике, к которому был пришит носовой платок, — так Надежда Осиповна наказывала сына за то, что тот беспрестанно терял носовые платки. А ведь рассеянность Александра была вовсе не неряшливостью. На самом деле он был сосредоточен на внутренней работе, которая совершалась в нем. В его кудрявой голове роились впечатления бытия: шум уличной толпы, народный меткий язык, разговоры в гостиной на французском языке, мир, который открывался ему за кожаными переплетами книг, неясные еще собственные поэтические строки.

Александр Пушкин, будучи ребенком, стал свидетелем поэтической славы дяди. 1810-е годы — время расцвета поэтического дарования В. Л. Пушкина. Он по-прежнему сочинял стихи на случай, басни, эпиграммы, мадригалы, дружеские послания. Но прославился в это время полемическими посланиями, которые выдвинули его в первые ряды последователей Н. М. Карамзина. Более того, человек сугубо мирный, он оказался отважным борцом за просвещение, вкус, чистоту поэтического стиля, за новый литературный язык, который утверждали Н. М. Карамзин и писатели его школы в борьбе с А. С. Шишковым и его сторонниками.

Н. М. Карамзин выступил первым. Правда, он ни на кого не нападал. Просто в начале XIX столетия в печати появились его статьи, в которых он высказывал свои мысли о патриотизме, о русском литературном языке, о будущем отечественной литературы. В 1802 году в статье «О любви к отечеству и народной гордости», напечатанной в «Вестнике Европы», им были высказаны соображения, под которыми могли бы подписаться многие патриоты:

«Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой, живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею, нежели французский; способнее для излияния души в тонах; представляет более аналогичных слов, то есть сообразных с выражаемым действием: выгода, которую имеют одни коренные языки! Беда наша, что мы все хотим говорить по-французски и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка: мудрено ли, что не умеем изъяснять им некоторых тонкостей в разговоре?»[253]

Еще Н. М. Карамзин писал о том, что «мы уже имеем столько знаний и вкуса в жизни, что могли бы жить, не спрашивая: как живут в Париже и в Лондоне? Что там носят, в чем едят и как убирают домы?»[254]. «Патриот, — замечал он, — спешит присвоить отечеству благодетельное и нужное, но отвергает рабские подражания в безделках, оскорбительные для народной гордости»[255].