Сердце ночи - Татьяна Корсакова

– А как же?..

– Человеческая конечна. – Вран говорил и склонялся все ниже и ниже. – А если ты из человечьего заберешь только шкуру? Шкура она тоже не вечная, вот как, к примеру, твоя шуба. Но шкуру завсегда можно поменять на новую.

– Как ты? – прошептал Игнат. – Ты сейчас про себя говоришь?

– Я сейчас про тебя говорю. Про то, каким ты можешь стать, если будешь меня слушаться и мне помогать. Во мне много силы, и с каждым разом ее становится все больше и больше…

Степан сжал зубы так, что аж в челюстях заломило. С каждым разом – это с каждым убийством. Вот о чем сейчас говорил Игнату Вран. А что слышал Игнат? Что можно жить вечно? Что не нужен ему никакой наследник, если все можно делать самому, жить не по Божеским законам, а по указке вот этого нелюдя?

– Я поделюсь с тобой, брат мой названый. Я ловчее, умнее и хитрее большинства людишек, но их больше, среди них встречаются сильные, очень сильные.

– Как те, что тебя тогда на болоте?.. – Игнат не договорил.

– Да. – Вран вдруг уселся рядом с Игнатом, положил ему руку на плечо, а показалось, что крылом укрыл. – Ты пойми, мне воля нужна, чтобы Погоня моя ни в чем отказу не знала. В Европе тесно, слишком много людей, слишком много глаз. А тут хорошо, вольготно. В тайге людишки и раньше пропадали. Кто их искал? Да, считай, никто и не искал! А если и находили то, что оставалось, так думали на диких зверей. Вот и сейчас пусть думают. Ты, Игнат, при своих деньгах, при нынешней своей власти и силище будешь мне от людей защитником. Согласен?

И мгновения не оставил себе Игнат на раздумья, сразу ответил:

– Согласен! Только и ты не забудь про то, что мне обещал. Оно ведь вот как получается, раньше-то мне казалось, что в деньгах счастье, а нынче, когда деньги те у меня прямо под ногами лежат, я понимать начинаю, что больше мне нужно, гораздо больше.

– Вот и по рукам! – Вран поднялся на ноги, и ворон его снова взмыл в небо.

Степан отступил в темноту и тут же с темнотой этой слился. От услышанного на душе было так погано, что и не передать. Себя он привык считать человеком порядочным, хоть и бестолковым, а как встал на их пути этот нелюдь, так и вышло, что теперь он, Степан Белобородов, уже совсем не тот, что был раньше. Пусть свои руки чужой кровью не замарал, а все одно в ней по самую маковку. И не отмыться никогда, и жить теперь с этим камнем на сердце и за пазухой до конца дней…

…Остаток зимы прошел в тяжких раздумьях и душевных терзаниях. Появилась было у Степана трусливая мыслишка сбежать от всего этого в тайгу, заняться тем, что любо, не думать ни о чем. Но держали те, кто оставался в Горяевском, приковали покрепче чугунных цепей.

И не только Настена, но и Оксана с девочкой. Девочку крестили Аленой. Вот Степан с Настеной и крестили. А Игнат, отец родной, куда-то съехал по неотложным делам вместе с Враном. Думать, что это за дела, Степану было страшно. Легче думать об Оксане с Аленкой да Настене.

А столичный франт оказался не таким пустым человеком, как виделось поначалу. Когда стало ясно, что с Оксаной и девочкой все будет хорошо, не уехал обратно в Санкт-Петербург, остался в их глуши. Сначала Степан переживал, что из-за Настены, что понравилась ему девчонка, вот и красуется, бравирует. А выходило, что парень-то из идейных, хочется ему таежной романтики, хочется больницу в Сосновом организовать такую, чтобы не хуже, чем в столицах. И Игнату идея с больницей понравилась. Нынче удумалось Игнату быть не только Крезом, но еще и меценатом, отцом родным для всего таежного люда. Вот и не скупился он на деньги, финансировал строительство больницы в самом центре Соснового. Да и сам поселок не без его участия разрастался прямо на глазах. Прознав о неслыханной щедрости миллионщика Игната Горяева, люди приезжали семьями, оседали, обзаводились хозяйством.

Дмитрий Петрович нынче жил на два дома, курсировал между Горяевским и Сосновым. Больничку открыл пока в старом купеческом доме, нанял людей в помощь, переманил из города двух врачей, таких же молодых и идейных, открыл курсы сестер милосердия для местных барышень. Вот на эти курсы Настена и записалась. Поначалу-то Степан думал, что это она все из-за Дмитрия, из-за девичьей амурной привязанности, ревновал даже. А потом однажды увидел ее в деле. Как она, не дрогнув, даже не побелев, перевязывала ампутированную ногу пареньку, которого привалило деревом во время валки леса. Ногу пареньку Дмитрий спасти не сумел, не осталось там ни единой целой косточки, но гангрены не допустил, считай, с того света вытащил. И вот за этим несчастным ухаживала Анастасия Васильевна Горяева, сестрица того самого Горяева. И было видно, как увлекает ее эта нелегкая, временами грязная работа. Какие там розы! Позабыла Настена про свои детские забавы, повзрослела.

Степан, видно, тоже повзрослел. Потому что, при взгляде на Настену, сердце больше не щемило и не пускалось в галоп. Любил он ее по-прежнему, но как младшую сестренку – не как женщину. А кого полюбил, о той думать себе запрещал…

Оксана, чужая жена. И как так вышло, когда родилось это колкое и болезненное чувство? Не той ли снежной ночью, когда он поделился своей силой со старухой, чтобы спасти не только мать, но и ребенка? Хоть что-то хорошее сделал в своей пустой жизни! Ведь никогда раньше даже не помышлял посмотреть на Оксану как на женщину. Знал, что красива, умна и добра. Но знал также, что чужая жена. Любящая и любимая.

Вот только любимая ли? Изменился Игнат после рождения дочери. Или еще раньше изменился, а Вран лишь в нужное время бросил семя в уже подготовленную почву? Как оно на самом деле? Как бы ни было, а жили теперь Игнат с Оксаной как чужие. И баба Праскева однажды с досадой шепнула, что уже больше месяца не переступал Игнат порога супружеской спальни. Зато другие пороги переступал. Когда столько денег, когда вся власть у тебя в руках, тяжко остаться порядочным человеком. Или даже просто человеком тяжко остаться?

А Аленка росла славной девчушкой и с каждым днем все больше и больше становилась похожа на мать, но Степан всякий раз, когда брал малышку на руки, всматривался со страхом, потому что боялся, что проявятся или во внешности ее, или, не дай бог, в характере черты отца. Настоящего отца… Всматривался и думать себе запрещал о том, что будет, если случится такая беда. Виновато ли дитя, что родилось от чудовища? Виновата ли мать, что родила дитя от чудовища? Не виновата! Никто не виноват, кроме самого чудовища!

Да и Вран к девочке не проявлял никакого интереса, Степан за этим зорко следил. И бабе Праскеве велел присматривать и за Оксаной, и за Аленкой. Баба Праскева знала не все, но об очень многом теперь догадывалась. Оттого и смотрела на своих девочек с тревогой, а на Игната – с печалью. Врана она не боялась, чуяла его звериную суть, но все равно не боялась. Может, из-за старости, а может, просто такая смелая уродилась. Главное, что, когда Степану нужно было отлучиться по делам, она всегда оставалась с Оксаной и Аленкой, сторожила.