Восточные постели - Энтони Берджесс

— Азиаты, говорите? — переспросил Кастард с мрачным видом. — Нет, — решил он. — Это, собственно, не в моем вкусе. Наверно, азиаты хороши на своем месте, только они, по-моему, не должны заниматься такими вещами. Эта игра английская, в конце концов. Вы имеете в виду, они поют: «Будь я девушкой замужней, только я незамужняя, сэр, слава богу»? Богохульство какое-то. Ох, знаю, наверно, вы меня считаете дураком консерватором, и прочая дребедень, да так уж меня воспитали, ничего не поделаешь. — Пластинка сменилась. Клара Батт теперь пела «Землю надежды и славы». Пела сквозь густой скрежет царапин. Кастард начал легонько размахивать в такт пивной кружкой. Потом взглянул на часы. — Я бы сказал, — сказал он, — что вы отстаете. Тамби будет тут через… — тщательно высчитал, — …ровно через двадцать секунд. — И точно, Тамби появился в тот самый момент. — Чуть-чуть рановато, — оговорился Кастард. — Все равно, ошибся в нужную сторону. Лично я всегда пунктуален. Семейная традиция. Старик вечно душу из меня выколачивал, если я когда-нибудь хоть на-сколько-нибудь опаздывал. Он был прав. Теперь я понимаю. Всегда требую пунктуальности от подчиненных. И нечего им говорить, будто у них нет часов, часы остановились или еще что-нибудь. Главное — воля. — Было налито пиво Кастарду и гостю. Мягко шлепая ногами по паркету, бой Тамби вернулся к себе на кухню. Воцарилось молчанье, во время которого кавалерственной даме Кларе Батт удалось прогудеть кульминацию в сопровождении медных двум, как водится, одиноким, унылым, растроганным, повесившим головы изгнанникам. Эдвардианская экспансивная молитва подошла к концу. — Я, наверно, на самом деле немножечко старомодный, — признал Кастард. — Но вполне реалист, чтобы знать — это время прошло. Говорят, Империя рухнула. Ну, кто-то ж из нас должен продолжать традиции. В этом смысл консерватизма, как я понимаю. Кто-то должен хранить.

— Вы не строитель Империи, — сказал Краббе. — Вы плантатор. Коммерсант. — Заиграла новая пластинка, танец чистой изящной пастушки Эдварда Джермена. Кастард взглянул на Краббе, брови распушились, как пчелы, губы недовольно надуты.

— Вот тут вы ошибаетесь, — сказал он. — Думаете, для меня деньги что-нибудь значат? Я вступил в игру, чтобы сохранить живым нечто очень-очень прекрасное. Феодальную традицию, просвещенный патриархальный принцип. Это вы все испортили — дали им образование, чтоб они против нас взбунтовались. Не будут они счастливы, ни один. Теперь только в поместьях можно хранить старые идеалы. Я этому народу отец. Пусть приходит ко мне со своими заботами, позволяет радоваться его радостями. Разве это не хорошо, не прекрасно? Они все — мои дети. Я их поправлю, взлелею, наставлю на путь. Конечно, можно сказать, для меня это не просто вопрос идеологии. Наверно, я в самом деле патриархального типа. — И правда, он был крупным, смуглым, миловидным; на большие колени удобно было бы карабкаться ребятишкам, лепечущим «папа».

— И все-таки вы не женаты, — сказал Краббе. — Своих детей нет.

— А вы?

— О, женат. Впрочем, детей тоже пет. Но я долго был школьным учителем. Это удовлетворило мои отцовские инстинкты и в конце концов полностью меня от них излечило. — Снова вошел бой-тамил с подносом. — В ваших человеческих часах что-то испортилось, — заметил Краббе.

Кастард с бесконечной самоуверенностью улыбнулся.

— Потрясающий парень. Сосчитал пластинки. Теперь пришел менять. — И действительно, бой заботливо снял с диска отыгранные пластинки и наугад поднял новую стопку пыльных двенадцатидюймовых. А Краббе теперь почему-то почувствовал странное беспокойство в желудке.

— Хорошо, — сказал Кастард, заново устроившись, слушая мальчишеское сопрано тридцатых годов, которое распевало «О, крылья голубки». Беспокойство у Краббе прошло: просто не завтракал, решил он, слыша под ложечкой успокаивающее урчание. Кастард потребовал тишины для сливочного Мендельсона. А потом, когда грянул марш из «Аиды», — кричащие горны воскресной школы, запах апельсиновых корок, — замолотил в воздухе кулаками, энергично лялякая избитый мотив. — Давайте, — пригласил он, на миг остановившись, — подхватывайте. Вещь потрясающая. — Краббе улыбнулся уголками губ и нашел извинение в своей пивной кружке. — Молодец, — одобрил Кастард. — Отлично рассчитали время. — Ибо снова явился тамил с пивом. А потом пластинка сменилась, фортепьяно высоко забрякало тему, похожую на Пуленка. Краббе слушал рассеянно, потом слушал с каким-то глупым испуганным недоверием.

— Нет, — сказал он. — Нет. Все это пропало. Пропало в Негри. — Фортепьяно гротескным арпеджио скользнуло в нижний регистр: комическое фугато, партия левой руки время от времени прыгала вверх, издавая пронзительно дисгармоничную высокую трель. Краббе увидел руку, которая это делала, изогнутую голую руку. И вскочил на ноги. Ужаленная нога, теперь совсем лишенная нервов, подломилась под ним, и он ухватился за стол.

— Где ты это взял? — задохнулся он. — Кто тебе это дал? Вор проклятый, ты это украл.

Бой-тамил стоял, смотрел в ошеломлении, словно пес, готовый к порке за неизвестное преступление.

— Утунду повай! — крикнул Кастард, тоже поднявшись. — Где это было? Почему ты мне не сказал?

Бой съежился.

— Ни эннай ван-сишшуп-поддай! — завопил Кастард.

— Что происходит? — кричал Краббе. — Где вы это взяли? Кто вам это дал?

Кастард замахнулся. Бой, ничего не понимая в этом гневе, в этом возбуждении, поплелся прочь, как обезьяна. Двое англичан смотрели друг на друга, тяжело дыша.

— Есть только одна, — сказал Краббе. — Она только одну записала. Сказала, что пластинка пропала. — Музыка звякала, короткая веселая сатира на Скарлатти или на Галуппи. — Вы украли ее, украли у нее!

Кастард пристально смотрел на Краббе, его пухлое английское лицо превратилось в маску ненависти.

— Значит, это ты, — сказал он. — Тот самый. Проклятый убийца.

— Что ты об этом знаешь? Какое тебе до этого дело?

— Свою чертову шкуру спасал, да? Дал ей утонуть. Я все знаю, всю гнусную историю. Хотел от нее избавиться, да? Почему не сказал, как мужчина? Она была мне нужна. Она была мне нужна, слышишь?

— Нет, — сказал Краббе. — Нет, нет, нет. Это неправда. Не может быть правдой. Она должна была мне сказать. У нас не было никаких секретов.

— О нет, был один. Она тебя всеми печенками ненавидела. Собиралась уйти ко мне. Ко мне. Навсегда, слышишь? И всего через неделю это случилось. Я все знаю, убийца проклятый. Ты домой вернулся всего через две недели. Не особенно хотел с ней быть, но и отпускать не хотел.

— Там места не было. После войны. Жилья не хватало. Мне надо было работать. Единственное, что я мог сделать. Я этого не хотел. Бог знает, не хотел. Я пытался спасти ее.

— Гнал, как чертов сумасшедший по обледеневшей дороге.

— Знаю, знаю, знаю. Это был несчастный случай. Несчастный случай. Я потерял управление, машина перевернулась, упала в реку. Я старался спасти ее. Я достаточно пострадал. Господи Иисусе, я достаточно пострадал.

— Всего через неделю после того, как мы решили уехать. Мы собирались быть вместе. — Веселое звяканье пианино умолкло. Скрежет, мягкий щелчок, потом началась увертюра к «Гебридам». Кастард сел, обмяк. — Ох, знаю, все кончено, — сказал он. — Почти десять лет.