Невинный, или Особые отношения - Иэн Макьюэн

Он мог бы вытащить их по лестнице, хотя и не оба разом, но дежурный охранник увидел его, вывел стрелу и включил электрическую лебедку. Он поставил их на платформу, и они оказались наверху раньше его. Он пошел обратно мимо кучи земли, поднялся на первый этаж, с трудом одолел несколько двойных дверей и зашагал вдоль дороги к посту часового. Ему пришлось открыть ящики, чтобы показать Гови — простая формальность, и затем он очутился за воротами. Рабочее время кончилось, он был свободен.

Тащить большие ящики было неудобно. Они мешали ногам, оттягивали руки, у него скоро заныли плечи. И это еще пустая тара. Рыжего мальчугана нигде не было видно. В поселке он никак не мог прочесть расписание движения автобуса, цифры плыли наискось и вверх. Он прочел их в движении. Ждать нужно было сорок минут, так что он поставил ящики у стены и сел на них.

Он заговорил первым. Было пять утра. Он сказал: Можно стащить его сейчас по лестнице, отнести на какой-нибудь разбомбленный участок. Вложить ему в руку бутылку, тогда будет похоже, что он подрался с другими пьяницами. Он говорил это, но понимал, что у него не хватит сил, по крайней мере сейчас.

Она сказала: На лестнице всегда люди. Приходят с ночной смены или рано идут на работу. Некоторые старики вообще не ложатся. Здесь никогда не бывает совсем спокойно.

Он кивал, пока она говорила. Это была идея, но не лучшая, и он был рад, что они ее отклонили. Хоть в чем-то они согласились, хоть куда-то продвинулись. Он закрыл глаза. В конце концов все образуется.

Водитель автобуса тряс его за плечо. Он все еще сидел на ящиках, и водитель догадался, что ему надо в город. Да и остановка была конечной. Он ничего не забыл, он все вспомнил, как только открыл глаза. Водитель взял один ящик, он сам — другой. Какие-то женщины с маленькими детьми уже заняли места — наверное, ехали в центр города за покупками. Он тоже ехал туда, он ничего не забыл. Он расскажет Марии, как он все выдержал. Его руки и ноги были вялыми, он еще не успел окончательно прийти в себя. Он сел впереди, поставив свою ношу на сиденье сзади. Нет нужды охранять ее всю дорогу.

По пути на север они подбирали новых женщин с детьми и хозяйственными сумками. Ощущалась целеустремленная, деловитая пунктуальность часа пик. В автобусе стало по-праздничному шумно и весело. Он сидел, слушая разноголосицу за своей спиной, оживленные переговоры матерей, основанные на общих забегах, прерываемые смешками и сочувственными охами, пронзительные выкрики детей, восклицания по поводу увиденного за окном, перечни немецких существительных, внезапные сердитые оклики. И он впереди, один, слишком большой и слишком плохой для того, чтобы ехать с матерью, вспоминающий путешествия с нею из Тотнема на Оксфорд-стрит, у окошка, с билетиками в руке, абсолютную власть кондуктора и систему, за которую он стоял и которая была правильна — говоришь, куда тебе надо, платишь, получаешь сдачу, слышишь, как звякает звонок, и держишься крепко, пока огромный, вибрирующий, неторопливый автобус не остановится.

Он вышел со всеми прочими близ Курфюрстендамм.

Она сказала: Не ходи в Eisenwarenhandlung[38], иди в большой универмаг, где тебя не запомнят.

Такой был как раз напротив. Он подождал вместе с толпой, когда полицейский остановит движение и подаст пешеходам знак, разрешая пересечь улицу. Сейчас нельзя нарушать правила. Универмаг был новый, все было новое. Он сверился с указателем на стене. Надо спуститься в подвальный этаж. Он ступил на эскалатор. В побежденной стране никого не заставляют спускаться вниз пешком. Торговля была налажена хорошо. В считанные минуты он купил все, что нужно. Он получил свою сдачу вместе с «Bitte schon» от продавщицы, которая даже не взглянула на него и тут же занялась следующим покупателем. Он сел в метро на «Витгенбергплац» и пошел к дому Марии с «Котбусер-тор».

Когда он постучал в дверь, она откликнулась: «Wer ist da?»

— Это я, — сказал он по-английски.

Открыв дверь, она посмотрела на ящики у него в руках, потом отступила в сторону. Они не встретились взглядами. Не прикоснулись друг к другу. Он пошел вслед за ней. Она надела резиновые перчатки, все окна были распахнуты. Она вымыла ванную. В квартире пахло весенней уборкой.

Оно было по-прежнему там же, под одеялом. Ему пришлось перешагнуть через него. Она вытерла стол. На полу была пачка старых газет, а на стуле, в сложенном виде, шесть метров прорезиненной ткани, которую она обещала достать. В комнате было светло и прохладно. Он поставил ящики рядом с дверью в спальню. Ему хотелось зайти туда и лечь на постель.

— Я сварила кофе, — сказала она.

Они выпили его стоя. Она не спросила, как он провел утро, он тоже. Все, что нужно, они сделали. Она быстро покончила с кофе и принялась застилать стол газетами в два-три слоя. Он следил за ней сбоку, но когда она повернулась к нему, он отвел взгляд.

— Ну? — сказала она.

Было и так светло, а стало еще светлее. Вышло солнце, и хотя его лучи не попадали прямо в комнату, они отражались от огромных кучевых облаков и ярко освещали каждый уголок, каждую мелочь: чашку в ее руке, перевернутый заголовок в газете на столе, набранный готическим шрифтом, потрескавшуюся черную кожу ботинок, торчащих из-под одеяла.

Если бы все это внезапно исчезло, им было бы достаточно трудно вернуться к прежнему существованию. Но то, что они собирались сделать, должно было навсегда отрезать им путь назад. Поэтому, следовал простой вывод, поэтому они поступали неправильно. Но они уже все обсудили, проговорили целую ночь. Она стояла спиной к нему и глядела в окно. Она сняла перчатки. Кончики ее пальцев касались стола. Она ждала, пока он заговорит. Он назвал ее по имени. Он устал, но постарался произнести его в привычной для них манере, с легким, точно вопросительным повышением тона в конце, как бывало, когда они призывали друг друга к чему-то важному, любви, сексу, дружбе, совместной жизни, чему бы то ни было.

— Мария, — сказал он.

Она уловила интонацию и обернулась. Ее взгляд был беспомощен. Она пожала плечами, и он понял, что она права. Это только добавит трудностей. Он кивнул в знак согласия, отвернулся, стал на колени у одного из ящиков и открыл его. Вынул оттуда нож для резки линолеума, пилу и топор и отложил их в сторону. Потом, не тронув одеяла и колодки, они подняли Отто — Леонард за плечи, Мария за ноги и понесли к столу.

С самого начала, как только они взялись за него, все пошло не так. Теперь, после наступления rigor mortis[39], поднять его оказалось легче, чем они ожидали. Его ноги остались прямыми, а тело не провисло посередине. Он лежал лицом вниз, и они подняли его, как брус. Но эта трансформация застала их врасплох. Леонард чуть не выпустил плечи. Голова откинулась вниз. Колодка под действием собственного веса выпала из черепа и ударила Леонарда по ноге.