По встречной в любовь - Ольга Горышина

— Может, все же собаку в багажник? — предложила Настя.

— Там нет ремней безопасности. Пристегнуть нечем, чтобы в салон не прыгнула, — улыбнулся он криво. — Да не думай ты о машине! Это всего лишь кусок железа, пластика и кожзаменителя.

— Но машина не твоя…

Настя смотрела на него с недоверием — все-то в нем проверяет, каждое слово.

— И что? Ей уже три года. И дядя на такой ездить все равно не будет.

— Значит, она твоя…

— Настя, ну что ты заладила! Мне на жигуль пересесть, чтобы тебе легче стало?

Иннокентий раздраженно повысил голос. Настя поджала губы. Господи, ну когда же она подле него хоть чуть-чуть расслабится?!

— Слушай, пятачок, ну не молчи, — он пытался улыбнуться. Вышло снова криво. — А то всякую херню про меня думаешь… Даже мама тебя со мной отпустила. Какая еще твоя проблема?

— Никакая…

Она отвернулась и потащила собаку к задней двери. Эйты, в отличие от хозяйки, быстро освоилась в машине и даже сразу растянулась на сиденье. Может, она была домашней? И просто потерялась? Или выгнали — внуки, например. Дворовые псы не могут быть такими любвеобильными. Не выживут в стае!

Настя тоже наконец села в машину. Ему даже дверь не пришлось открывать. И захлопывать тоже. Она и пристегнулась сама, но уставилась в ветровое стекло, а не на него.

— Так, — он тоже пристегнулся. — Как вернуть на твое лицо улыбку?

Она улыбнулась, но головы не повернула.

— С тобой-то все понятно, — Иннокентий толкнул собачью морду назад. — Жрать во время движения нельзя. Подавишься. А я буду виноват. Ну иди нафиг… — Это он уже отталкивал ее за лизание. — Меня этим не купишь. Пошла назад, я сказал… Ну имей ты совесть! — Эйты уже трогала его лапой. — Блин, ну я тоже голодный… Да свали уже!

Он толкнул ее сильнее и видимо не совсем удачно тронул за шею или ухо заломил — он не понял, почему собака взвизгнула, но перевалился назад с извинениями и чтобы погладить, и снова Эйты ткнулась ему в нос огромным горячим языком.

— На крепость проверяешь? Пошла вон!

Он оттолкнул собаку уже более мягко и повернулся к рулю. Настя не вмешалась, так и просидела всю перепалку истуканом. Что собака, что хозяйка — проверяют на вшивость, а он уже весь от нервов чешется. И действительно пришлось поднять руку ко лбу, чтобы откинуть волосы.

— Слушай, Насть, может мне подстричься?

Он не сказал это, чтобы привлечь внимание, но Настя сразу повернула к нему голову:

— Сейчас? Так поздно…

— Я вообще. Челка мешает.

— А зачем ее оставил?

— Мне ее оставили. Сказали, что так лучше. Модно.

— Тебе так лучше… — повторила Настя и уставилась в руль, по которому барабанили его пальцы.

— Ты ж меня с короткой не видела.

— Зато видела с мокрыми волосами. Это одно и то же.

Теперь глаза их встретились — точно взгляды притянулись магнитом, от которого встал дыбом каждый волосок на теле. У него уж точно, а до волос Насти он специально дотронулся, чтобы проверить: нет, они оставались мягкими, шелковистыми и скользили сквозь пальцы, которые сами собой нащупали спрятанную под ними щеку. Он подался вперед, она — чуть назад, но избежать соприкосновения губ у нее не получилось. Тогда Настя сдалась, и теперь уже ее пальцы убирали челку со лба Иннокентия, потому что его рука упиралась в собачью морду, которая хотела помешать поцелую.

— Кто-то здесь очень голодный, — Иннокентий нехотя оторвался от Насти. Руки на руле дрожали теперь еще больше. — Или их даже двое. Или трое?

Настя не ответила, и Иннокентий отвернулся. Тяжело выдохнул и тронул машину с места. Настя так ничего и не сказала. Да и что тут говорить — она прекрасно видит его состояние, и Иннокентию очень хотелось, чтобы его дрожь не пугала, а льстила ей, но как этого добиться, он не знал. Как задушить в себе грубого самца и подарить ей время, чтобы она сама сделала первый шаг. Не такой, как той ночью в квартире. И не так, чтобы предложить себя в качестве оплаты за помощь.

Как не сорваться с острия ножа и как не порезаться в кровь, он не знал. Поэтому в парке сам вынул из салона машины собаку и не отдал Насте поводка. Пусть остается свободной лишь одна рука — так он лишь приобнимет Настю, а двумя сразу же стиснет в объятьях, на которые ему еще не дали зеленый свет. Они съели сэндвичи в машине, но тяжело в животе было совсем не от них.

— Куда подевались все белки? — спросил он, шелестя в кармане пакетиком с орешками.

— Так ночь, почти… — буркнула Настя, опуская глаза к его пальцам, теребящим нижнюю пуговицу на ее джинсовой куртке, надетой поверх теплого джемпера.

— Придется самим есть…

Он убрал руку, проверив пальцами каждый изгиб Настиного бедра, и надорвал пакетик с орешками, прогоняя прочь мысль о другой упаковке, которая надрывается куда легче, быстрее и без такого противного шелеста.

— Ты орехи не ешь! — шикнул он на собаку, которая почти поднялась на задние лапы. — Это для нас с Настей.

Но Эйты не поверила и тронула пуговицу пиджака передней лапой, а потом и сразу двумя — Иннокентий дернулся, чтобы скинуть ее с себя, даже не подумав, что лапы проедутся по тому месту, о котором он пытался забыть. Машинально он запахнул плащ, но не сумел скрыть от Насти прикушенной губы. Она смотрела на его шрам, и ресницы ее дрожали невыносимо сильно, как и чуть приоткрытые губы: о чем она думает, что она хочет или чего боится?

Иннокентий хотел и не хотел знать ответ, потому протянул Насте открытый пакетик, а когда та замешкалась, подцепил пальцами орешек и поднес к ее рту. Снова глаза в глаза. Теперь моргали оба, а когда Настя намеренно сомкнула губы на его указательном пальце, он вздрогнул всем телом.

— Что-то совсем холодно стало, — брякнул он, понимая, что выглядит сейчас полным идиотом.

Настя медленно разжевывала орешек, потому молчала. Или же тактично не хотела заострять внимание на его осечке. А, может, от страха, что он распустит руки. Она ему не доверяет. Нет, нет… И даже если ей самой хочется близости, она боится стать простой игрушкой. Ночная смелость испарилась — тогда бы после секса она ушла для него богиней, а сейчас ее могли вышвырнуть: спасибо, девочка, но больше в твоих услугах не нуждаются.

Да, так она и думает, потому и косится на него с опаской. Еще и разговор про брата, который он завел за дорожным ужином, комом стоял в горле и у него, и у нее. Радовалась прогулке одна лишь Эйты. Темнело слишком быстро, люди расходились по домам, и только им в пустеющем парке становилось все теснее и теснее, даже в двух шагах друг от друга. Ночь лишала невозможности дышать, не даря ничего взамен.

— Пролезай назад, — толкнул Иннокентий собаку под хвост, когда та запрыгнула в открытую им для Насти пассажирскую дверь. — Ну пошевеливайся ты! — И тут же добавил, обернувшись: — Это я не тебе.