Вдова военного преступника - Элли Мидвуд

Я откинулась в кресле, предаваясь воспоминаниям после слов Генриха: Эрнст, такой невыносимо высокомерный вначале, ухмыляется презрительно моему извиняющемуся мужу, но затем вдруг сбрасывает эту нарочито холодную маску и тепло мне улыбается, осторожно пожимая мою руку, пока Генрих представляет нас друг другу. Я будто бы снова почувствовала его тёплые пальцы слегка сжимающие мои, когда он наклонился ко мне и в шутку пожурил за то, что я «отвлекала водителя»; снова ощутила запах его одеколона и сигарет, тех крепких, которые я поначалу терпеть не могла, и без запаха которых не представляла себе больше жизни. Я бы всё отдала, только чтобы снова дотронуться до него, хотя бы на секунду…

— Генрих, ты думаешь, ему удастся из всего этого выбраться?

— Эрнст — чертовски хороший юрист, и ещё более хороший конспиратор. Если уж ему удалось Мюллера, Гиммлера и Шелленберга обставить, то этот военный трибунал для него будет раз плюнуть. Я такого хитреца как он ещё не встречал, — Генрих добавил с улыбкой. — Не волнуйся за него; союзники взялись за него только потому, что Гиммлера с Мюллером ещё не поймали. А как их схватят, так Эрнст им станет уже неинтересен. Приговорят его, скорее всего, годам к пяти за то, что являлся членом «криминального правительства», и выпустят за хорошее поведение через два с половиной. Вот увидишь.

— Не знаю я, Генрих. Они такие ужасные вещи о нём пишут в газетах. Ты видел, что они написали, как только поймали его? «Американцы арестовали палача, отправившего миллионы в газовые камеры»? Да Эрнст вообще никакого отношения к газовым камерам не имел! Лагеря вообще не были в его юрисдикции, а в юрисдикции Поля! Они его ещё, кстати, не поймали?

Генрих отрицательно покачал головой.

— Дай им ещё времени, любимая. Они их всех скоро переловят.

Я кивнула несколько раз, немного успокоенная словами мужа. Всё же он был очень умным человеком и едва ли когда допускал ошибки. К тому же ничего лучше, кроме как верить ему, мне пока не оставалось.

Берлин, 24 мая 1945

Берлин был избитым, изголодавшимся и до безразличия измождённым событиями последних нескольких недель. Я несла малыша Эрни на руках, выискивая тропки между исковерканными останками баррикад, обваленными частями зданий и пустыми гильзами, по-прежнему устилающими землю. Несколько дней назад я начала следовать совету военного врача и брать своего новорожденного сына на прогулки, потому как доктор утверждал, что свежий воздух пойдёт нам обоим на пользу.

Генрих сопровождал нас, когда не был занят работой с другими агентами ОСС, где он помогал своим американским коллегам сортировать уцелевшие файлы сотрудников РСХА. Личные дела тех, кто находился в их списке разыскиваемых военных преступников, будут позже переданы в руки представителей международного военного трибунала, который будет судить их вместе с их лидерами. Мысли мои невольно снова обратились к Эрнсту, которого переправили в лондонскую тюрьму, как мне сообщил агент Фостер, и я только сильнее прижала сына к груди, мысленно произнося за него очередную молитву.

Какая-то необъяснимая сила влекла меня всё дальше и дальше от нашего временного жилища, обратно к бывшему зданию РСХА, месту, где я была счастлива просто слышать голос Эрнста сквозь полуприкрытые двери его кабинета, когда он разговаривал с кем-то по телефону; прятать заливавший щёки румянец от рейхсфюрера, наливая им обоим кофе…занятый разложенными перед ним бумагами, Гиммлер и не замечал, как Эрнст незаметно опускал руку под стол и медленно вёл пальцами под моей юбкой вдоль моей ноги, всё выше и выше, пока я едва не проливала кофе на что-то сверхсекретное…

Он всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы только заманить меня к себе в кабинет и украсть несколько коротких поцелуев между встречами в его плотно забитом расписании; зажать меня между столом и своим телом и наговорить таких вещей, прежде чем снова нехотя отпустить меня на моё рабочее место, что я проводила остаток дня на краешке стула в ожидании того, чтобы часы поскорее пробили пять, и мы могли уехать оттуда и напрочь забыть про существование всего остального мира в объятиях друг друга, хотя бы на несколько коротких часов.

Я больше не видела руин разрушенного города перед собой. В моём воспалённом сознании, отказывающемся мириться с мрачной реальностью, я видела старый, элегантный Берлин, по которому мы с Эрнстом любили прогуливаться вместе, и где он кивал встречающимся нам на пути офицерам с нескрываемым удовольствием от того, что я держала его под руку. Ему всегда было откровенно наплевать на общественное мнение, и он брал меня с собой при любой представившейся возможности, совершенно игнорируя осуждающие шепотки и гневные взгляды жён его товарищей. Однажды я случайно стала свидетельницей одной из таких разгорячённых дискуссий на наш с ним счёт между двумя особенно возмущёнными фрау, которые и представления не имели, что предмет их обсуждения находится в одной с ними в одной дамской комнате, только скрытая за дверью кабинки.

— Ты только посмотри на него! Разгуливает себе с ней в открытую, будто она его законная жена! Как это безвкусно, привести свою любовницу в оперу!

— Да они ещё и трогают друг друга самым неприличным образом, ты видела? Мой муж себе никогда бы не позволил на людях так меня за талию хватать!

— Это ещё что! Когда погасили свет, он ещё и взял её руку и положил себе на колени, ты представляешь?! Они воображают себе, что раз темно, то можно делать всё, что душе заблагорассудится! Я такого кошмарного поведения ещё не видела!

— Чего ты ожидала? Они, австрийцы, нам, немцам, не ровня. У них ни класса, ни воспитания нашего нет.

— Она не австрийка.

— Правильно, просто обычная потаскуха. Кто ещё мог бы с таким бесстыдством завести интрижку прямо под носом у мужа?

Когда я заняла наконец своё место в зале рядом с Эрнстом и, всё ещё смеясь, пересказала ему услышанное, он только беспечно пожал плечами, притянул меня к себе и в открытую поцеловал в губы, таким прямолинейным образом показывая всем вокруг, как он «ценил» их мнение на наш счёт.

Я до боли стиснула зубы, изо всех сил пытаясь отогнать ужасающие мысли о том, что я возможно никогда больше его не увижу. Я всё больше ускоряла шаг, стараясь сконцентрироваться на дороге под ногами и звуке собственных шагов, только бы не слышать голос Ингрид, повторяющий у меня в голове: «У вас двоих нет будущего. У него нет будущего…»

— Очень даже есть, — в слух проговорила я и тут же принялась укачивать малыша Эрни, которого я так неосторожно разбудила собственным голосом. — Ну конечно же, есть, правда ведь, мой ангелочек? Конечно, есть. Они все просто так говорят… Вот подожди, как поймают они этого плохого герра Гиммлера и герра Мюллера, так сразу отпустят твоего папу. Он так обрадуется, когда увидит твоё хорошенькое личико!

Я только сейчас поняла, что стояла прямо перед бывшим зданием РСХА, или вернее тем, что от него осталось. Фасад и часть левого крыла ещё стояли, но как только я завернула за угол, к заднему входу, там, где раньше располагался парк для сотрудников, всё, что я увидела, было только куча камней, кирпича, искорёженного металла и кем-то наспех покинутая машина, полностью выгоревшая скорее всего после атаки советской артиллерии. Не знаю, нарочно ли союзники почти полностью сровняли здание с землёй или же оно по чистой случайности оказалось у них на пути, но как бы то ни было, от моего прежнего места работы остался один полуразрушенный каркас.