ПРАВДА. Как политики, корпорации и медиа формируют нашу реальность, выставляя факты в выгодном свете - Гектор Макдональд

В исполнительскую экономику перетекает все больше людей, и тем из нас, кто работает на себя, особенно важно научиться себя оценивать. Это будет во благо всем.

Ценность всего

Прямым следствием наших финансово мотивированных решений становится процветание или упадок компаний и целых экономик. Самые сложные и влиятельные организации в мире всеми силами стремятся играть на наших психологических особенностях и диктовать нам покупательское поведение, влияя на правды о денежной ценности, которыми мы руководствуемся. В большинстве стран закон не запрещает рекламщикам подавать вещи в нужном свете, использовать ценовые якоря или внушать публике, что товары вроде бриллиантов гораздо ценнее, чем можно было бы подумать. Поэтому нам важно знать о рекламных трюках и психологических ловушках и постоянно задавать себе вопрос: в самом ли деле эта хрустящая, блестящая, занятная штучка, которую мы подумываем купить, стоит для нас больше, чем написано на ценнике? А когда мы продаем себя, нужно тщательно обдумывать все те моменты, что влияют на стоимость нашего времени.

Еще немного поразмыслить о ценности той или иной вещи не повредит никогда.

Слово на «г»

«Это очень сильное слово с мощным воздействием».

Что приходит вам на ум? Брань? Что-то религиозное или духовное? Священное имя?

Фразу произнес Брендан Пэдди, глава пресс-службы Комитета по чрезвычайным ситуациям — организации, объединяющей в моменты кризисов 13 крупных британских благотворительных фондов. Дальше он сказал: «Нужно употреблять его точно. Тревогу нужно бить, пока не поздно, но мы не хотим, чтобы нас обвиняли в том, что мы сеем панику»1.

Слово, к которому Брендан Пэдди относится с таким опасливым уважением, в международных гуманитарных организациях известно как «слово на “г”». Это слово голод.

Оно настолько важно, что несколько агентств ООН и негосударственных организаций собрались, чтобы дать ему точное определение. Интегрированная классификация фаз продовольственной безопасности (ИКФ) устанавливает, что голод можно объявлять, когда «не меньше 20% домохозяйств данной территории испытывают резкий дефицит продовольствия, и возможности к его преодолению ограничены; уровень острого недоедания превышает 30%, а смертность превышает 2 случая на 10 000 человек в день».

К чему такая суета вокруг значения слова, которое каждый узнает еще в школе на уроках истории? Объявление голода не обязывает мировое сообщество ни к каким действиям. Все дело исключительно в способности этого слова менять общественное мнение.

«Применение этого слова посылает чрезвычайно важный сигнал политикам и благотворителям. Оно дает огласку и привлекает внимание новостных агентств — без него широкая публика не узнает о происходящем», — говорит Йэн Брэй из Оксфордского комитета помощи голодающим2.

Многие вспомнят голод 1984 г., унесший сотни тысяч жизней в Эфиопии. Тогда благодаря призывам гуманитарных организаций, эмоциональным репортажам журналистов (например, Майкла Буэрка) и фандрайзинговым усилиям Боба Гелдофа[22]и его друзей на устранение катастрофы собрали более $200 млн. Мобилизация людей доброй воли по всему миру была необычайной.

Работники гуманитарных миссий знают, что получить такой отклик удается нечасто. Поэтому слово «голод» следует беречь для тех случаев, когда без помощи мирового сообщества не удастся предотвратить массовую гибель людей. Если прибегать к нему чаще, рискуешь оказаться в ситуации мальчика, кричавшего «Волки!». Так складывается порочная система, при которой непрерывная переменная, то есть уровень продовольственного неблагополучия (или, проще говоря, недоедания) в стране или области, переводится в дискретную переменную, у которой лишь два возможных значения: голод есть или голода нет.

В 2014 г. группа экспертов по продовольственной безопасности прибыла в столицу Южного Судана город Джубу, чтобы решить, квалифицировать ли сложившуюся в стране отчаянную ситуацию как голод. На кону стояло многое: «Объявление [голода] может повлечь значительный рост поддержки людям, оказавшимся в беде», — говорит Крис Хиллбрунер из FEWS NET, организации, созданной американским Агентством по международному развитию и занимающейся мониторингом продовольственной безопасности в мире3. Эксперты оценили уровень недоедания, разорение полей и убыль поголовья скота в Южном Судане и пришли к выводу, что ситуация соответствует степени 4 по шкале ИКФ (чрезвычайная), но не степени 5 (голод).

«Это значило, что гуманитарным организациям будет значительно труднее собрать средства, необходимые, чтобы помочь людям, уже оказавшимся в жестокой беде, и предотвратить дальнейшее ухудшение, — писала Давина Джеффри из организации “Спасите детей”, тоже пославшей экспертов в Джубу. — Хотя 4-я степень — это уже бедствие, медиа не проявят особого интереса, и практически определенно не будет обращения Комитета по чрезвычайным ситуациям, так что поступления средств, скорее всего, заметно не увеличатся»4.

Без мобилизации жертвователей ситуация в Южном Судане ухудшалась, пока наконец в 2017 г. не объявили голод. Тогда впервые за шесть лет это слово прозвучало с официальной трибуны, и эффект был моментальным. Одно только обращение Великобритании собрало £50 млн ($65 млн) за каких-то три недели.

Таково действие одного слова. У него нет никакой законной власти, и все же его применение для тысяч людей может быть вопросом жизни и смерти.

Теперь представьте действие слова, имеющего юридическую силу.

Когда геноцид — не геноцид?

В 1994 г. в Руанде за несколько недель было истреблено приблизительно 800 000 человек. После убийства президента страны этническое большинство, хуту, развязало преступную кампанию по уничтожению меньшинства, тутси. Быстро начали появляться доклады ООН и репортажи медиа о творящейся резне. Убийцы были вооружены мачете и примитивным огнестрельным оружием — они ничего не смогли бы противопоставить военному вмешательству Запада. Но его не последовало.