Золотое пепелище - Валерий Георгиевич Шарапов

Глянул на мамино фото, на сберкнижку. Уши у него стали рубиновые, хоть пленки проявляй.

– Что? – хрипло спросил он. – Правда, что ли?

– …Ты же не завтра еще уезжаешь, правда? Загляни, если не имеешь особых резонов меня избегать.

Шурик, прислушавшись к ощущениям, заверил, что нет. У него почему-то, напротив, внутри как будто надулся воздушный шарик – того и гляди взлетит под потолок, а то и под самое бирюзово-белое, жаркое-прежаркое и такое высокое небо.

– А вот это не надо, – он положил на стол и мамино фото, и сберкнижку, и конверт. И вышел, не прощаясь.

«Добрый знак», – почему-то решил Александр Осипович и все-таки положил таблетку под язык.

На удивление, «совершенно чистый», по словам Миши, «фраерок» оказался занесенным в одну из карточек системы учета. По данным, полученным из Москвы, это был Перышкин Олег Васильевич, 1929 года рождения, русский, беспартийный, имел непогашенную судимость: кража с проникновением в чужое жилое помещение.

– Действовал крайне нагло, но не без выдумки, – излагал Дементьев, – выбирал богатые квартиры, предварительно устанавливая, если можно так выразиться, наружное наблюдение.

– Это каким же образом? – поинтересовался Генка.

Чередников же молчал. Вот уж полдня он какой-то не от мира сего, на вопросы отвечает век спустя, улыбается в пустоту и вообще ведет себя как перегревшийся. Наверное, влияет жаркий климат.

– Вечером разглядывал в сильную оптику окна, уяснял себе ситуацию. Некоторые ведь шторы не задергивают, а то и не имеют: немодно, мол, теперь все открыто… в общем, глянет туда-сюда, выясняет, есть ли чем поживиться. Далее под видом дворника вскрывает камеру мусоропровода, помещает туда свою чистую сумку, потом проникает в дом, вскрывает квартиру и все награбленное, упаковав, в мусоропровод и спускает. Поскольку никто не видит, что вещи выносят из подъезда, никто его и не замечает. Такого рода эпизодов со схожим почерком по Москве зафиксировано было шесть, но в отношении Перышкина был доказан лишь один.

– Что, прокурор бестолковый попался? – деловито осведомился Генка. – Или заседатели сентиментальные?

– Все были хороши, – заверил Дементьев, – но сейчас не в этом суть. То, что уже напортачено, – не наша печаль, а нам надо свое дело сейчас делать, не напортачить, не упустить человека, который – «а» – отсидел за домушничество, и «бэ» – имел на руках вещь, которая принадлежала не ему.

– Задача непростая, – вдруг подал голос очнувшийся Саша. – А если он просто заявит, что, ну не знаю, купил любимой в подарок? Или сосед в залог отдал за бутылку водки? Или даже просто нашел на пляже – почем ему знать, что это изумруд?

Гоманов аж ручки потер:

– О, проснулся. И адвокатура из Шурика поперла.

– Вообще все верно говорит, – одобрил Дементьев, – поэтому подумать надо не просто, а аж два раза, а уже потом действовать. Предложения есть?

С этим делом было туго: Генка пожал плечами, Чередников снова впал в каталепсию. Тогда Вадим, закончив разговор на полуслове, отправился к многомудрому Ругайну.

Как только старший скрылся за дверью, Гоманов в шутовском отчаянии заломил руки:

– Увы и ах! Чуть только я собрался поразить своим интеллектом, предложить до тонкостей продуманный план… Эй! Шурик, ты о чем там думаешь все время? Странный ты какой-то сегодня, солнечный удар, что ли, хватил?

– Я не странный, – возразил Чередников, – я счастливый. Но это к делу не относится.

В это время Солист, подрастерявший свою авантажность, с укором вопрошал:

– Долго ли собираетесь меня тут спасать невесть от кого? Меня невеста бросит.

– Она тебя и так бросит, узнав, что ты ворюга, – успокоил Ругайн. – Майя – девушка идейная, серьезная.

– Все-то вы знаете, – усмехнулся Миша, но было видно, что обиделся.

– А на кой мы нужны, если не знаем? Работа такая, – пояснил Дементьев. – Теперь насчет того, от кого тебя спасать. Товарищ, у которого ты перстень выиграл, как мы установили, на зоне попал в интересную историю.

Миша сперва не понял, потом удивился:

– Стойте, стойте! На зоне? Кто, эта вот благостная морда?

– Именно.

– Не ошибаетесь?

– С ручательством.

– Ну, допустим, – пробормотал Усольцев, но все же еще раз уточнил: – По какой статье?

– Для целей нашего разговора это неважно, – тотчас осадил Дементьев, – важно иное. В его деле есть любопытная деталь: был у него конфликт с одним заключенным, которого он заподозрил в крысятничестве. Товарищ отличался примерным поведением, и, как только пригрозили карцером, все стихло. Но в скором времени этот корешок был найден удавленным, и весьма ловко. Никто ничего не видел, не слышал – а вот удавлен с такой сноровкой и силой, что твой палач сработал.

Миша сглотнул:

– Ни капли не понимаю ваших намеков.

Ругайн возразил:

– А мы вам, Усольцев, и не намекаем. Мы вам прямо говорим: или помогаете нам, или выходите прямо сейчас на свободу. Но через четверть часа все побережье будет знать, что вы ссучились, настучали и указали на товарища Перышкина.

– А уж как он будет действовать, – подхватил москвич, – и не знаю. Не исключено, что по старой, уже отработанной им на зоне схеме.

Подумав, Миша пробурчал:

– Куда ни кинь – всюду клин. Обложили, как медведя. Излагайте.

Олег Перышкин с детства любил сказки – русские, волшебные, в которых нужно потерпеть, как следует полежать на печи – и обязательно все получится самым удивительным образом. В этом его никто не переубеждал, к тому же он, единственный сын у вдовы, отказа ни в чем не ведал. Мама, учительница французского, исповедовала в педагогике принципы ненасилия над личностью. Во многом благодаря этому к совершеннолетию Олежка полностью сформировался как захребетник, но с манией величия.

Правда, когда мама подвела – скончалась от сердечного приступа, – пришлось все-таки слезать с печи и пристраиваться в жизни. Олегу с его приятной физиономией, вежливыми манерами и чистеньким, опрятным внешним видом пришлась по душе профессия не совсем престижная, зато хлебная: он стал электриком. Некоторое время пришлось помаяться от зарплаты до зарплаты, но потом, обросши связями, наладил он дополнительные источники дохода и принялся