Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш

Однажды я смастерил дубовый сундук, которым остался более чем доволен. По краям сундука я вручную вырезал сквозные соединения ласточкиным хвостом, ставшие наглядным доказательством моего мастерства. Впрочем, самые качественные и самые сложные в изготовлении соединения ласточкиным хвостом (они известны как секретные соединения ласточкиным хвостом со скошенными углами) остаются скрытыми от взора.

* * *

Когда я вижу, в какой опрятной простоте живут некоторые люди, например обитатели лодок [13], пришвартованных к берегу канала рядом с бывшим домом смотрителя шлюза, или же непальские крестьяне, мимо чьих домиков мы с Уильямом не раз проходили, разгуливая по горам, то неизбежно думаю о том, сколько в моей жизни самого разного имущества. Речь не только обо всех моих инструментах и книгах, коврах и картинах, но и о компьютерах, фотоаппаратах, мобильных телефонах, одежде, компакт-дисках, аудиоаппаратуре, а также о множестве других вещей, которыми я почти не пользуюсь.

Много лет назад, когда я работал в психиатрической лечебнице, меня поначалу отправили в реабилитационное отделение, где предпринимались попытки подготовить хронических шизофреников, которые провели в больнице не один десяток лет, к жизни за ее пределами под присмотром социальных служб. Некоторые пациенты настолько привыкли к круглосуточному уходу, что их приходилось заново учить пользоваться ножом и вилкой. Первое, что я увидел в отделении, — просторная комната, где около сорока мужчин в поношенных костюмах беспокойно ходили кругами в зловещей тишине. Они ходили так часами напролет, не останавливаясь. Это жуткое зрелище напоминало марш мертвецов. Единственным звуком здесь было шарканье ног, хотя изредка раздавались крики, когда кто-то из пациентов принимался спорить с голосами у себя в голове. Многие из них периодически корчились — так проявлялась поздняя дискинезия, ставшая побочным эффектом нейролептиков, которые давали практически всем пациентам. У тех из них, кого лечили большими дозировками галоперидола — врачи массово назначали его таким больным, пока не была обнародована информация о побочных эффектах этого препарата, — наблюдались постоянные нелепые движения лица и языка.

За несколько недель, по прошествии которых меня направили работать в психогериатрическое отделение, я постепенно познакомился с отдельными пациентами. Я заметил, как во время прогулок по безрадостному больничному саду они подбирали щебень и ветки, которые потом носили в карманах и которыми бесконечно дорожили. Это было их единственное имущество. Психологи любят говорить о так называемом эффекте обладания — о том, что нас больше заботит возможность что-либо потерять, чем приобрести. Завладев вещью, мы ни за что не хотим с ней расстаться, даже если нам предлагают взамен нечто более ценное. Камешки в карманах были для безумцев более ценными, чем весь остальной щебень в больничном саду, и лишь потому, что они этими камешками владели.

Вот и я похож на них: окружил себя книгами и картинами, на которые редко смотрю, но пропажу которых непременно заметил бы. Те несчастные люди потеряли все: семью, дом, имущество, положение в обществе, а возможно, и самих себя. Мне зачастую кажется, что между имуществом и счастьем взаимосвязь такая же, как между витаминами и здоровьем. При серьезном дефиците витаминов мы заболеваем, однако их избыток тоже не делает нас здоровее. У большинства из нас — уж точно у меня, равно как и у моего отца, — есть тяга к собирательству, но от преумножения своего имущества мы не становимся счастливее. Это общечеловеческий порок, который стремительно губит нашу планету: леса вырубаются, свалки растут, а атмосфера заполняется парниковыми газами. Прогресс, как однажды заметил писатель Иван Клима, — это просто больше движения и больше мусора. Мне вспоминаются грязные улицы Катманду.

* * *

Может, в чем-то мой отец и был рассеянным и неорганизованным, но он отличался поразительной проницательностью во всем, что касалось собственности, пусть и не сколотил особого богатства, преподавая юриспруденцию. В 1960-м моя семья переехала из Оксфорда в Лондон, и мы поселились в Клэпхеме — тогда захудалом и немодном пригороде с ленточной застройкой. Наш просторный дом в стиле королевы Анны, построенный в 1713 году, был чудесен: комнаты идеальных пропорций, обшитые деревянными панелями и выкрашенные в мягкий бледно-зеленый цвет; чугунные каминные решетки (сегодня такие обошлись бы в кругленькую сумму) в каждой комнате; высокие подъемные окна со ставнями, смотревшие на парк «Клэпхем Коммон». В доме имелась прекрасная дубовая лестница с кручеными балясинами. У отца был наметанный глаз на антиквариат, и он стал коллекционером еще до того, как это занятие превратилось в национальное развлечение, к тому же исключительно дорогое. Итак, наш новый дом с шестью спальнями и почти сорока окнами — как-то раз я покрасил их все, после чего у нас с отцом состоялся яростный спор о том, сколько он должен заплатить мне за работу, — был заставлен книгами, увешан картинами и другими предметами искусства. В юности я ими чрезвычайно гордился. Мой отец тоже гордился и своим домом, и своей богатой коллекцией, которую он любил показывать гостям, причем делал это в совершенно невинной манере — как ребенок, желающий поделиться радостью с окружающими.

Моя же гордость носила более состязательный и агрессивный характер. Когда отец умер в возрасте девяноста шести лет, моим двум сестрам, брату и мне в наследство досталась целая гора разнообразного имущества. К своему превеликому удивлению, я обнаружил, что мало какие из тысяч отцовских книг стоили того, чтобы их сохранить. Это заставило меня задуматься над тем, что станет со всеми моими книгами, после того как я умру. Остальное мы мирно поделили между собой, но, оглядываясь назад, я с ужасом понимаю, что взял гораздо больше, чем мне по-хорошему причиталось, — полагаю, все просто решили уступить требовательному младшему брату, чтобы избежать разногласий. Что же до самого дома с его сорока окнами и комнатами, обшитыми панелями, то, как я слышал, недавно его продали за астрономическую сумму, предварительно сделав капитальный ремонт. На сайте агентства по продаже недвижимости можно было отыскать фотографии интерьера, который претерпел кардинальные изменения: все, даже дубовая лестница, было покрашено в белый цвет, и теперь дом больше походил на вычурный пятизвездочный отель.

Работая в Непале, я жил практически на чемоданах: все, что у меня было с собой, — это одежда да ноутбук. Оказалось, что я ничуть не скучаю по оставленному в Англии имуществу, — более того, я воспринимал его как некую ношу, к которой обязан вернуться, а ведь все эти вещи так много для меня значили! Кроме того, став свидетелем нищеты, царящей в Непале, увидев, к каким ужасным последствиям приводит стремительная и непродуманная урбанизация, я взглянул на свое имущество в совершенно ином свете. Как же я жалею, что не осознал раньше, насколько это здорово — путешествовать по свету с одной только ручной кладью. В конце концов, в могилу ничего с собой не заберешь.