Пять допросов перед отпуском - Виль Григорьевич Рудин

языке вопрос, сказала ли Карин об этом письме своему русскому другу...) Все остальное было для матери ясно и несомненно: деньги — это деньги, лишними не бывают, и ехать за ними надо сразу же, мальчик пока побудет у нее. И Карин позволила убедить себя...

Но вот шофер затормозил:

— Это ваша Бисмаркштрассе. В кассу две марки пятнадцать. — Увидев в руках Карин деньги, скривился: — Фи, у нас эти не ходят.

— Как — у вас? — Карин растерялась.

— Вы же в Западном Берлине.

Разумеется, Карин знала, что столица вот уже год, как разделена, что существуют западные и восточные марки. Но чтобы так?

— Какая вам разница? Мы прекрасно обходимся этими деньгами.

— Но, майне гуте фрау, они дешевле западных. РИАС[17] в семь утра объявила сегодняшний курс: один к девяти с половиной.

Карин совсем смешалась: в десять раз дороже!

— Что это значит?

— Надо платить либо по счетчику западными, либо давайте восточными по курсу и процент за то, что я сам буду менять эти ваши бумажки в меняльной конторе.

Да, это тоже было стародавнее — война всех со всеми из-за денег. В Шварценфельзе она давно отвыкла от этого. Карин молча протянула двадцать марок — подумать только, у него такая недовольная рожа, словно ему платят не деньгами, а действительно бумажками!

Машина тут же ушла. Карин достала конверт, на котором записала услышанный по телефону адрес, но свериться не успела: к ней от стены шагнул невысокий плотный мужчина с черными усиками — он, не вмешиваясь в разговор, спокойно ждал, пока машина уйдет.

— Мадам Дитмар, если не ошибаюсь?

— Да, это я. Вы меня ждете?

— Простая случайность: вышел за сигаретами. — Он вынул из кармана пачку сигарет «Кэмэл», тут же сунул ее обратно. — Так прошу вас...

Карин не могла понять, куда она попала. Во всяком случае, это явно не контора. И на квартиру не похожа: вид в комнате какой-то нежилой, хотя все блестит и сверкает. Тревога ее еще больше возросла.

— Итак, вы и есть господин Нойман? — Карин изо всех сил старалась быть спокойной.

— К вашим услугам... — с доброжелательной улыбкой мистер Ньюмен смотрел на эту красивую женщину и с удовольствием думал, что ей удивительно к лицу этот светло-зеленый костюм, что она, видимо, прекрасно понимает, в чем прелесть ее очарования, и что от такой русский майор, пожалуй, и впрямь не отступится. Интересно, как сама она относится к русскому, насколько у нее все это серьезно. И можно ли ее перетянуть на свою сторону. И чем...

— Мадам, я прошу вас ознакомиться с бланком перевода на ваше имя. — Он достал из кармана пиджака желтый хрустящий бумажник, неторопливо развернул его, извлек бланк и протянул замершей в напряженном ожидании Карин. Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать руку Рудольфа. И все же она спросила:

— Надеюсь, вы объясните, как это попало к вам?

— Мадам, охотно. Перевод обнаружен в архивах ОКХ, которые в последние месяцы войны были вывезены из Берлина в Баварию. Архивы только сейчас начали разбирать, в связи с созданием в Западной части страны самостоятельного государства.

— Что должна теперь делать я?

— Почти то же, что вы сделали бы на почте. Только дело в том, мадам, что мы все же не на почте. За эту сумму я должен буду отчитаться. И я просил бы вас ответить на несколько вопросов.

Карин, чуть поколебавшись, согласилась: в конце концов, посмотрим, что за вопросы, не на каждый можно давать ответ...

— Мадам вышла замуж вторично?

— Нет. Я вдова.

— Я полагал — у мужа была фамилия Мальцан...

— Мы с ним так договорились. Я не хотела менять артистическое имя, под которым уже была известна.

Ньюмен понимающе склонил голову:

— Да, прошу прощения. Мадам — артистка? Кстати, мадам известно, что артисты в Западной Германии получают гонорары значительно больше, чем в Восточной?

Карин внимательно посмотрела на собеседника. Открытое, благожелательное лицо, аккуратные усики. Только вот глаза — умные, все понимающие, — словно бы ждут чего-то. Что он хочет от нее?

— К чему этот вопрос?

— Не сердитесь, прошу вас, но мне кажется, что эта сумма, — Ньюмен взглядом показал на бланк перевода, — ненадолго вас выручит.

— Откуда вы взяли, что меня надо выручать?

— Зачем же мадам тогда приехала?

— Мы решили, что не можем отказать Арно, моему сыну и сыну господина Мальцана, в этих деньгах...

— Простите, мы — это мадам и... — Ньюмен выжидающе остановился. Вот сейчас она сошлется на некоего друга, и можно будет перевести разговор на него: сам назвать русского майора Ньюмен не мог.

— Мы — это я и моя мама. Если бы не она, я вообще бы не приехала сюда.

Пилюлю Ньюмен проглотил спокойно. Умная женщина. Ньюмен и секунды не сомневался, что русский майор обо всем знает, что эта красивая артисточка обсудила со своим любовником все мыслимые варианты. При чем здесь крошка Арно? Они просто соблазнились кругленькой суммой, это ясно. Хорошо, что не пожадничал, когда заказывал этот фальшивый перевод...

— Мадам решила истратить все деньги на ребенка?

— Разумеется. Это его деньги, они принадлежат мальчику по праву.

— Но вы вдова капитана Рудольфа Мальцан. Кто может лишить вас прав на эти деньги?

Карин настороженно смотрела в улыбчивое лицо собеседника. Что он знает о ней? Если они нашли ее адрес, то могли расспросить о ней соседей. Могли узнать и про Алексея Петровича... Иначе чем вызван этот иезуитский вопрос? Да и она хороша: позволила играть с собой. Она недовольно выпрямилась, вскинула голову.

— Я полагаю, мои личные убеждения не касаются ни вас, ни «Группы борьбы», ни погибшего господина Мальцана, ни его загадочно всплывших денег. Я не хочу и не могу ими пользоваться: они — цена крови Мальцана и других несчастных. Цена ландскнехтов. Ребенок не может отвечать за свое сиротство. Но я человек достаточно взрослый.

Внешне Ньюмен никак не реагировал на эту речь: он остался все таким же улыбчивым, таким же благожелательным. Просто он понял, что с этой артисточкой в кошки-мышки играть нельзя. И не дай бог, если она что-нибудь заподозрит. Но чем все же русские покоряют людей? Конечно, это не Христина, не пятнадцатилетняя восторженная девчонка. И эта зрелая, умная женщина о том же: «купленая кровь», «ландскнехты»... А мужа