Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко

Увлекшись, мне даже удается забыть на время об Арно. Его присутствие на острове оставляет во мне следы, похожие на выгоревшие в глине рисинки — пустая полость, вакуум, не заполненный ничем, но видный при этом на просвет, по сути — самое ценное, что есть в традиционных китайских вазах. Мне не верится, что мы могли так глупо поссориться. Наступивший вечер кажется мне слишком длинным, темным и пустым. Во всем мерещится зловещая символика, даже в том, что мой любимый китайский фарфор замешан на костях, надеюсь, что не на человеческих, хотя, впрочем, в этом не может быть никакой уверенности.

Убедив себя в полной необходимости проверить, не пришел ли ответ от Стаса, я иду в ванную, расчесываю волосы, потом надеваю свой золотой браслетик с ключиком, подношу к мочкам сережки, но все-таки откладываю их в сторону. Вместо этого я брызгаю в воздух из флакона немного духов и быстро пробегаю через возникшее облако. На мне остается лишь слабый намек на запах, почти неуловимый аромат миндаля и сирени, почувствовать который можно только если подойти вплотную, закопаться лицом в мои волосы, дотронуться кожей до кожи. Если вдруг это случится — то уже будет не до мыслей, зачем я надушилась, а если (как я искренне уверена) этого не произойдет, то ничто не выдаст моих тщательных сборов.

Фонарь выхватывает из темноты еле заметную тропинку. Вскоре сквозь стволы деревьев начинают просвечивать освещенные окна Арно. Еще не поздно повернуть обратно, я закусываю губу, делаю глубокий вдох и выдох и все-таки подхожу к хижине. Все, отступать поздно! К тому же, без глупостей, мне действительно уже пора получить новости от Стаса.

Арно склонился над столом и что-то мастерит с сетями. При виде меня лицо его нисколько не меняется, будто бы он ждал моего прихода.

— Привет! — выдавливаю я бодро. — Вот шла мимо, гуляла, и решила, что ничего, если я загляну к тебе проверить почту?

Кивок. Лучезарная улыбка. Словно речь моя звучит вполне убедительно: подумаешь? Гулял человек, ночью на темном склоне, в джунглях… Бывает…

— Конечно. Только стол занят сетью. Она порвалась. Подожди минуту и я устрою тебя на кровати.

Мои глаза шарят по комнате, по лицу Арно, потом по сбившимся на постели простыням, словно ища подвоха. Но нет, тщетно. Хозяин дома спокойно проходит мимо, не зарывается лицом в мои волосы, не ощущает кожей запах миндаля, вообще не смотрит на меня. Нырнув под кровать, он вытаскивает уже знакомый мне лэптоп и быстро налаживает связь. Я испытываю облегчение и разочарование одновременно.

— Ship is yours, darling.

Экран долго не желает загружаться, сначала появляются надписи, потом по одному открываются окна картинок и только минуты через две становится очевидно — в моем ящике нет ни строчки от Стаса. От Жанны и Ляли, которым я не соизволила ответить в последний раз, тоже ничего нет. Я в растерянности кликаю мышкой по разным папкам, соображая, что бы это могло значить. Почему Стас не пишет?

От простыней пахнет влажностью и мужским потом. За окном задыхаются трелями сверчки. Поскрипывая и чуть заедая, лопастной вентилятор на потолке пытается бороться с удушающей тропической жарой. Арно склонился над столом и перекусил зубами нитку. Стас никогда так не делает, после того, как он вставил во Франции металлокерамические коронки, он даже яблоки перерезает пополам ножом, не то, что провощенную рыбацкую нить.

— У тебя есть вино?

— Разумеется, — Арно даже казалось бы удивлен вопросом. — Налить?

— Нет. Пожалуй, не надо. Не знаю, почему я спросила. Я напишу один имэйл и уйду.

Весь вечер меня не покидает беспокойство. Несмотря на то, что Стас вечно занят работой, не может же он мне вообще ни строчки не ответить? В конце концов, прошло уже больше месяца, как я уехала из Москвы… Не случилось ли на самом деле чего-то плохого? Туман из хаотичных волнений крутится в моей голове постоянно, как только я ушла от Арно — улыбчивого, гостеприимного, вовсе, как оказалось, не обидевшегося на меня днем, хотя, впрочем, и не пытавшегося меня задержать. Он оборвал очередную нитку, отряхнул руки от кристалликов соли и молча проводил меня до двери. Я казалась расстроенной, думала в тот момент о Стасе, не улыбнулась, по-деловому включила свой фонарь и быстро зашагала в темноту.

Кормежка ящериц сегодня тоже не заладилась. Полосатая вела себя неожиданно агрессивно, такого уже давно с ней не бывало. Крыша превратилась в поле боя, и, как бы я не разводила дерущихся, толка не получилось. Решив прекратить безобразие, я быстрее обычного выключила фонарики.

Спать я иду рано, но сон не дается мне. Дом опять наполняется страшными звуками, и я жалею, что забыла проверить, заперты ли окна первого этажа, но спуститься вниз уже боюсь. В какой-то момент я отчетливо слышу, как скрипит дверь ванной, и в коридоре раздается чеканка тяжелых шагов.

На цыпочках подобравшись к окну, я высовываюсь по пояс и рассматриваю стену своей «Пратьяхары». Мне хочется убедиться, что в случае чего, я смогу отсюда быстро выбраться. Но снаружи мне кажется еще страшнее, чем в доме. Скалы тонут в кромешной темноте, не подсвеченные ни единым источником света, и я клянусь себе, что с завтрашней ночи буду оставлять свет в гостиной включенным. Через минуту я абсолютно уверена, что только что слышала мягкий и резиновый хлопок открывающегося холодильника. Ужас сковывает меня, едкий пот покрывает все тело, сердце бьется неровно, то останавливаясь, то пускаясь галопом. Завтра же я найду себе какое-то оружие, а лучше — попрошу кого-нибудь со мной переночевать. Даже сквозь душащий меня страх, я слабо улыбаюсь: я знаю только одного кандидата на эту роль, и если я еще не окончательно потеряла рассудок, то должна понимать, что он категорически не годится!

Вскоре, хотя не буду утверждать, что в таком состоянии у меня не могло нарушиться чувство времени, мне приходит в голову спасительная мысль поднять как можно больше шума, включить свет, но вниз не спускаться, тем самым дав ночному пришельцу, кто бы он ни был, выбраться из дома. Разумное человеческое существо, наверняка, так и поступит.

Я включаю свет и начинаю топать ногами. Открываю ящики комода и с треском задвигаю их обратно. Громко кашляю и начинаю что-то петь. Голос получается загробный и пугает меня саму, наверное, больше, чем вора. Меня разбирает нервный смех, но через минуту в нем начинают прослушиваться истерические нотки, и я смолкаю. Прислушиваюсь, но не слышу ничего, кроме дробных, аритмичных ударов собственного сердца и глухих, недобрых всплесков морских волн. Кажется, опять поднялся ветер. Это слегка успокаивает меня. Не он ли виновник всех звуков на первом этаже? Он вполне мог скрипеть дверью и имитировать шаги. Я решаюсь приоткрыть дверь на лестничную площадку и прислушаться еще раз. Волны продолжают биться о камни, но никаких человеческих звуков, хлопанья холодильником, бумажного шуршания и будто бы даже слабого, в кулак, покашливания с первого этажа больше не доносится.

Кое-как мне удается провалиться в забытье. Сон смешивается с реальностью, и я уже не различаю, то ли я действительно решаюсь спуститься вниз, то ли все это мое воображение. Я вижу, как крадусь к двери на кухню, открываю ее и в полном ужасе отступаю назад. Там, на холодных плитках, лежит труп писателя.