Бессмертник - Павел Крусанов

Б. с любопытством заглянул в открытую Шайтановым бельгийскую банку – шестидесятник и ветчина были одного цвета.

– Мне знакома эта тропка, – сказал Исполатев, покрывая хлеб ломтиком ветчины, ветчину – омлетом, омлет – немедикаментозным средством против облысения, – только с другого конца. Ведь Господь, собственно, трудился всего лишь шесть дней, пусть даже день Его равнялся такому вот геологическому бутерброду. И в конце каждого созидательного дня Бог смотрел на результаты труда Своего и прикидывал: да, это хорошо. Шесть раз смотрел и всё с одним – хорошо ли? В настойчивом этом взгляде кроется подлянка – Господь оценивал Свои дела. Стало быть, могло выйти и нехорошо. Получается, во время работы Вседержитель способен был совершить ошибку. Понимаете? Во время работы Бог отдалялся от совершенной всеблагости!

Б. протянул через стол руку. Сяков, начиная с сотрудника межконфессиональной «Библейской комиссии», представил руке шестидесятника участников запоя. Снова выпили за птичность, за праздность, за царственную несуетность, теперь – с приблизительным осознанием эзотерики тоста. Шайтанов углубился в софию – мол, тяжко, а не оппаньки, постигать метафизику бытия, вот существует, скажем, факт, другой – названы, казалось бы, и шут с ними, а однажды поднимешь себя, как штангу, на которой сто кг., что обычно влом, и за горизонтом та-акое подглядишь… Вот, скажем, жил на 8 линии Васильевского острова Семёнов-Тян-Шанский и делал свои дела, на ней же – Мандельштам со своими делами, теперь я живу – ну что, казалось бы, за чушь? а за этим, может, закон чего-то всемирного прячется – он, понимаешь, прячется, а мне влом за горизонт заглядывать, вступать в тонкие взаимоотношения с пространством и временем. Или вот ещё весна: живёшь, как в башмаках на размер меньше, вокруг посмотришь – тошнит, милейшего человека встретишь, приглядишься – крупная какая-то и, пожалуй, вредная рептилия, в науке – статист не статист, а элемент среды, из которой никогда не выстрелит гений, кофе вечно пережжённый и в голове всё время тупой гвоздик; а однажды проснёшься – батюшки! – за окном-то: с крыши капает, грачи прилетели, солнышко в лужах – весна! Опять хорошо и чего-то хочется – жить, что ли. Или вот ещё водка: европеец посмотрит – всё-то ему химия, физиология, Павлов – скучно, а изменишь ракурс, рванёшь штангу и видишь силу, которая чудесным образом прокладывает метафизические трубы в завтра и отсасывает через них понятие «энергетика» в твоё сегодня, оттого сегодня – гармонь во все мехи, нечеловеческая способность к восторгам и желание всех женщин – в одни уста, а завтра веки разлепляешь пальцами и любая вещь, тяжелее кружки пива, кажется поставленной на своё место пришельцами. Или вот ещё Византия…

– Прошу слова! – Б. подпирал кулаком ослабевшую голову. Он, оказывается, вошёл в тонкие взаимоотношения с пространством, временем и средой и хотел бы вытянуть до конца канитель открывшейся ему мысли. Вот ведь как выходит: святость, богоизбранность светлой Руси в том заключается, что одеколоном обработанный француз, топором рубленный американец, дотошный короед японец должны вертеться вокруг русского и за лес, воск, матрёшки и красную белорыбицу подносить ему аспирин, кальсоны и зубные пломбы, а русский должен лежать на печи и думать мысль, вращающую галактику. Ну, а задача правительства – наилучшим образом такое положение вещей организовать.

В окно что-то тихо поскреблось. Ага – ноготь вставшего на цыпочки следователя.

– За сухим пайком? – обнаглел Шайтанов.

Усугубляете вину и только – должны бы понять. Уже слыхал: оскорблены подозрением. Мальчишки! Гуляй-Поле, понимаешь! Перечисляю вам статьи, которые вот так вот, сдуру, вы подцепили. Что? Именно – как насморк. Злостное, это самое, в культурном общественном месте, порча, понимаешь, огнетушителя… Как? Товарищ Б., и вы тут?.. Заложником?! Они – вас, такое зеркало эпохи! Стяг, понимаешь, поколения! Ну, я сейчас по ним из табельного пистолета… Как добровольно? Готов прислушаться – вы, ваши книги для меня… для нас, товарищ Б., ваше имя было как пароль – свои! Не буду… Мой платок… Простите. Мирное решение конфликта? Я слушаю ваш план. Так. Так. Ну что же… Так. Разумеется, блокаду обеспечим – мышь, понимаешь, с бутылкой в столовую не прошмыгнёт. Точно – обоз отрежем и само сойдёт на пшик… А сколько там у них запасов? Вы шутите?! Ах, понял… Как вы сказали: пьянство отвратительно, если не пьёшь сам? Ха-ха-ха! Конечно, если вы рискнёте и останетесь в залоге – протест окончится быстрее. Удивительно умно и в вашем духе, как будто снова, понимаешь, под торшер прилёг с любимой книгой. Недавно тут купил очередную – с портретом. Портрет похож. Подпишете? Так я сейчас домой схожу и принесу. А? Пистолет? Нет, это самое, не имею права. Никак не могу. Даже в надёжные руки. Иду. А вы держитесь.

Сыщик вернулся только в девятом часу, с книгой Б. и следственной новостью – нашёлся живой Крестовоздвиженберг. Из объяснений сыщика выходило, будто бы либреттист познакомился в ресторане «Восток» со знаменитым скульптором Шалапутой, который отвёз подпоенного Крестовоздвиженберга на свою дачу в Гаспру, привязал к креслу, выставленному на задний двор, и три дня ваял с него Зевеса в Гефестовом капкане.

Пищеблок сдали. Следователь получил автограф, после чего силы заложника оставили. Исполатев, Шайтанов и Жвачин на остаточной энергии, выкаченной через таинственные трубы из завтра, разнесли по номерам Большую Медведицу Пера и изнемогшего шестидесятника.

Последнее место, куда угодил Исполатев в завершение дня, запомнилось ему сходством с огромным аквариумом. Время от времени слюдяное пространство зловеще наливалось багровыми отсветами невидимого пламени. Вокруг, в каком-то вселенском свальном грехе, парили слипшиеся тела – выводки содрогающихся белых пауков, стаи варёных куриных тушек… Исполатев видел знакомые и незнакомые лица, искажённые гримасами мучительного блаженства, слышал стоны и тяжкое дыхание, пространство сгущалось вокруг него, наполняясь тяжёлыми испарениями слизи и горячего пота. Невесть откуда взявшаяся дева тянула его к себе, выгибая гладкое тело, кто-то хватал его сзади за пятку… Жаркий озноб сотрясал Исполатева. Лишний здесь, забредший случайно, по неведению, с ужасом вглядывался он в сладко страдающие лица. «Подумать только, – тупо возникла в его в голове нежданная мысль, – ведь понятие национальной птицы определено Международным Советом защиты птиц только в 1960 году, причём Португалии досталась голубая сорока!»

Глубокой ночью Исполатев нашёл себя стоящим в пустом номере на коленях. Его переполняли чувство бытийной незавершённости и остывшая рассудочная мысль: «Ритуалы постлитургического бытия не должны превращаться в навязчивые представления, иначе судьба покорится Фрейду и обернётся воплощённым в истории неврозом». Сжимая в руке два жетона, Исполатев спустился вниз, к будке междугородного телефона.

– Милый, где ты? Я без тебя скучаю!

– Мы были совсем рядом, но разминулись.

– Ты был в Нижнем?

– И сейчас там.

– Ты, наверное, искал меня в общежитии… Я не говорила, что остановлюсь у подруги?

– Здесь, в Нижнем, уже цветёт черешня.

– Ты видел Светку? Послушай… милый, мальчик мой, родной мой, ты же умный, добрый… Царица Небесная, я сейчас заплачу! Ты всё поймёшь, я сейчас расскажу тебе, и ты…