Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор

Луи-Сезар родился слабеньким и хилым, более того, калекою: личико у него было приятное, но одно плечо выше другого и спина колесом. Госпожа де Монтеспан вполне равнодушно отнеслась к этому уродству. «Его внешность не имеет значения, сказала она, — мы все равно предназначаем его для Церкви».

Однако, явные физические недостатки этого новорожденного заставили фаворитку обратить внимание на скрытую болезнь маленького Луи-Огюста. Уступив наконец моим упорным просьбам, она призвала опытных врачей, которые установили, что у мальчика слишком слабые ножки и, к тому же, одна короче другой; они не знали никаких средств поправить дело и не обещали, что ребенок когда-нибудь пойдет.

Я решилась сама заняться укреплением здоровья этого малыша, употребив любые средства, лишь бы научить его ходить. Я объяснила госпоже де Монтеспан, что Сезар должен постоянно находиться рядом со мною, так как его состояние требует неусыпного наблюдения и забот. Я настойчиво втолковывала ей, что хочу жить в одном доме с обоими детьми, а для того, чтобы по-прежнему держать их существование в тайне, готова даже не встречаться с друзьями и никому не сообщать о моем местонахождении.

Король одобрил этот план, и в августе 1672 года я поселилась в просторном красивом доме с большим садом; дом стоял сразу за Вожирарской заставою, в довольно пустынном предместье, обладавшем всеми достоинствами сельской местности. Я взяла с собою Нанон Бальбьен; кроме того, мне наконец предоставили слуг. Чтобы отвести всякие подозрения — ибо в этом месте любой прохожий легко мог заметить кормилицу или услышать детский плач, — я предложила госпоже д'Эдикур отдать мне ее маленькую дочь; мать, угнетенная своей долгой опалою, с радостью согласилась, в надежде возобновить прежнюю дружбу со мною (как оно потом и случилось) и оправдаться перед Королем (в чем она не преуспела). Для ровного счета я добавила к этой маленькой компании моего племянника Тоскана.

Малютка д'Эдикур, хорошенькая, как ангелочек, обладала особым притягательным очарованием. Когда в дом являлись посторонние, я называла ее сестрою или кузиною — смотря по обстоятельствам — других детей; ей настолько понравилась эта игра, что иногда она сама меня спрашивала: «А кто я сегодня, мамочка?» — так она нежно обращалась ко мне. Малыш Сезар, находившийся в том возрасте, когда ребенок — всего лишь маленький зверек, охотно улыбался мне; Луи-Огюст и Тоскан, называвшие меня то «матушкою», то «мадам», целыми днями не сходили с моих рук. Но даже и в этом счастливом уединении мне хватало забот и волнений. Однажды, вернувшись с прогулки с двумя старшими детьми и малюткой Луи-Сезаром, я застала у себя господина Кольбера, который ждал меня с явным намерением разведать наши секреты. Но я-то вовсе не собиралась открывать их и проворно сунула младенца в передник проходившей мимо горничной; та спокойно, не вызвав подозрений, унесла его, словно это был узелок с грязным бельем.

Но более всего смутил меня другой, совсем уж нежданный визит. Это случилось в начале осени, уже смеркалось; я сидела у камина в детской, держа на коленях Луи-Огюста и рассказывая ему сказку «Ослиная кожа»[45]; одной рукой я придерживала малышку д'Эдикур, которая сидела на подлокотнике моего кресла, также слушая меня, а ногой слегка покачивала люльку с младшим ребенком, хныкавшим оттого, что у него резались зубки. К детям королев приставляют специальных «качальниц», которые убаюкивают их и меняют пеленки, но бастардам королей таковых не полагается.

Внезапно в комнату без доклада вошел дворянин в охотничьем костюме; черты его лица тонули в полумраке. Я было попыталась вскочить и спрятать от него детей, но их было слишком много; впрочем, не успела я встать, как услышала и узнала голос, донесшийся из темноты: «Не пугайтесь, мадам, и не тревожьте детей. Я и сам охотно послушаю конец вашей сказки».

Наверное, даже Моисей, услышавший глас Божий из Неопалимой Купины, не был так потрясен, как я в тот миг; само появление Бога-Отца вряд ли удивило бы меня больше: все знают, что Господь хоть изредка да является святым и даже простым людям, но невозможно было вообразить, что Король способен покинуть свой дворец и отправиться в Вожирар вот так неожиданно, без предупреждения и без свиты. Я едва совладала с голосом и кое-как закончила сказку; боюсь, что в смятении моем я женила Прекрасного Принца на фее Карабос. Однако дети спокойно выслушали меня, и Король также не выказал неудовольствия. Он сказал, что решил взглянуть своими глазами, как я устроилась на новом месте и удобно ли мне здесь жить. Я горячо похвалила господина де Лувуа за помощь, которую тот оказывал мне и детям.

Затем я хотела приказать, чтобы принесли свечи, но Король не позволил мне этого, и мы продолжали беседовать при тусклом свете камина. Оба маленьких принца заснули, а Луиза д'Эдикур, вероятно, почувствовав всю необычность момента, сидела так смирно, словно фея из моей сказки обратила ее в соляной столб. Король рассказал, что охотился на лугах Шатийона, как вдруг ему пришло в голову доскакать до Вожирара и навестить меня, оставив свиту у ворот. Наконец, он встал, не позволив мне ни подняться, чтобы проводить его, ни даже сделать положенный реверанс.

— Сударыня, вы и дети составляете такую прелестную группу, что мне было бы совестно потревожить вас.

Визит Короля так взволновал меня, что после его ухода я еще целый час сидела в темноте и, вероятно, просидела бы дольше, если бы малышка д'Эдикур не вышла из своего почтительного столбняка, дернув меня за рукав и попросив есть. Спустя несколько дней я писала брату, которого господин де Лувуа назначил губернатором небольшого голландского городка Амсфорта, и, не в силах сдержать свои чувства, выразила их в словах: «Приятно служить герою, особенно, герою, которого мы видим вблизи».

В Вожираре жизнь моя текла по-прежнему замкнуто. Я не сносилась ни с кем из своих знакомых, видела только господина де Лувуа и писала одному лишь брату. В этом роскошном, укрытом от чужих взоров доме можно было заскучать, но меня каждый день ждало множество дел. И, если бы не болезнь моего «любимчика», я почитала бы себя совершенно счастливою: у меня были книги, деревья и дети — вполне достаточно, чтобы возблагодарить Господа за все его творения и воспеть их радостным гимном.

Не проникся ли и Король этим духом безмятежности, царившим в здешних местах, и покоем, царившим в моей душе? Он все чаще охотился на Шатийонских лугах и нанес мне за истекшие месяцы три или четыре визита.

Он играл с детьми, беседовал на самые обычные темы — о погоде, охоте, строительстве своих дворцов, — и исчезал на полуслове, так же внезапно, как появлялся. На мои просьбы он поначалу отвечал простым «я подумаю» или «это возможно», но чем дальше, тем двусмысленнее становились его слова. Однажды, когда я нежно гладила пылающий лоб моего маленького заболевшего принца, он обронил: «Как приятно быть любимым вами!»; это прозвучало почти оскорбительно. В другой раз он спросил, какую пьесу я предпочитаю, и на мой ответ: «Беренику» Расина серьезно заметил: «Значит, мне придется ревновать к Титу»[46], — и быстро вышел из комнаты.