Люди удачи - Надифа Мохамед

– Играть умеешь? – спрашивает Арчи, указывая подбородком на доску.

– Само собой, в море все играют в шашки.

– Ну, тогда не будем тянуть резину.

– Сколько всего у меня в руках?

– Два и шесть.

– Правильно, а сейчас? – Врач поворачивает сжатые кулаки, быстро разжимает и снова сжимает пальцы, так что на ладони успевает сверкнуть горстка золотых, серебряных и медных монеток.

– Один флорин, трехпенсовик и два фартинга.

– Ваша память в самом деле поразительна, мистер Маттан.

– У всех в моем народе такая, я же говорил, мы у себя в стране держим лавку, так вот считать деньги я учусь раньше, чем еще что-нибудь.

В игры на запоминание они играют последние десять минут; проводить время таким образом забавно, но от этого возникшее у него чувство, что он регрессирует, только усиливается. От головоломок, книжек с картинками, настольных игр и тестов врача ему кажется, что он вернулся в детство, и самым ярким моментом за весь день становятся четыре часа дня, когда кухонные работники привозят тележку с совершенно одинаковыми ломтями кекса. Бисквитного с джемом, фруктового, с орехами и пряностями, овсяного – ему все равно, что привезли, он жаждет только ощутить, как тает на языке сахар, отчасти избавляя его от сального и мясного послевкусия тюремных обедов.

– Как вы оцениваете рассмотрение вашего дела? – спрашивает врач, составляя монеты в столбики на койке.

– Со своим барристером я все еще не вижусь, – Махмуд садится глубже на койку, прислоняется спиной к холодной кирпичной стене, – а слушания все ближе. Ему платят мои соотечественники, мне-то никакой паршивый законный представитель не нужен. Начинаются слушания, и вся эта история идет к концу, я выхожу на улицу свободным человеком.

– Вы настроены оптимистично.

– Оптимистично? В смысле весело? Да, я веселый, я уповаю на Бога, а он не допускает, чтобы пострадал невиновный. Знаете, однажды я смотрю кино, ковбойское. Я смотрю все вестерны, какие крутят в местном клоповнике. Мне нравится, как в этих фильмах каждый человек сам себе хозяин, а пустыни и горы напоминают мою родину. Так вот, в этом кино, забыл название, одного человека, который недавно в городе, обвиняют в убийстве старушки, и маршал, настоящий мерзавец, ненавидит его и желает ему смерти. Человек из салуна говорит, что все видел, мальчишка из конюшни говорит, что видел чужака всего в крови, шлюхи говорят, что он приходил к ним с деньгами, но постепенно они убивают друг друга, а чужак доказывает, что они врут, и его выпускают на свободу, а потом маршала забирают, чтобы наказать.

– Вы видите какое-то сходство своего положения с этим диким и невнятным сюжетом?

– Вижу, вижу, – кивает Махмуд. – Он показывает, как правда убивает ложь.

– Как добро побеждает зло?

– Верно, вы меня понимаете.

– Ну, об этом говорит нам Библия.

– Ваша книга и моя книга – они вот такие. – Махмуд складывает вместе свои указательные пальцы. – У нас один Бог, и пророки – Муса, Ибрахим, Иса, и дьявол.

– Можно сказать, что все авраамические религии выкроены из одной и той же ткани, но принципиальное различие в том, что наш Господь – воплощение любви и всепрощения. Он умер за грехи всего человечества, и ваши, и мои. А Бог евреев, и поправьте меня, если я ошибаюсь, но и Бог магометан мстителен, как рабовладелец, а не отец.

– Нет, кто вам сказал такое? Ваш Бог умирает. Для Бога это невозможно – умереть. Хотите сказать, что на одну минуту, на пять, на час вашего Бога нельзя было увидеть, услышать или что-нибудь понять? Должно быть, на самом деле у вас два Бога, один – чтобы умереть, другой – чтобы вернуть его к жизни. А мой Бог один. Он всесильный, но вместе с тем всепрощающий. Можно позвать Аллаха по имени в ту же минуту, когда поймешь, что тебе конец, и он отмоет тебя дочиста, как человеческого первенца, если ты в самом деле чист душой, в нияадаада, тогда он все тебе простит.

– Это обнадеживает. – Врач улыбается, пытаясь закруглить этот разговор.

Махмуд смеется:

– Смешные эти христиане. Если ваш Господь умирает за все наши грехи, почему тогда у вас есть тюрьмы?

– Это вопрос для человека, более склонного к философствованию, чем я.

От жесткой дощатой койки спине Махмуда один вред, иногда ему приходится вставать среди ночи и вышагивать туда-сюда, так что ночные надзиратели рывком распахивают окошко в двери и рявкают: «Ты в порядке, приятель?» А он не в порядке. Боль гуляет вверх-вниз по позвоночнику, гнездится между лопатками и уже в следующую минуту толкается в копчике. Порой он часами не может встать. Этим утром офицер медицинской службы дал ему две таблетки парацетамола, принять вместе с завтраком, но совершать земные поклоны во время молитвы фаджр все равно трудно. Кланяясь во время второго ракаата, он услышал гулкий металлический звук, такой громкий, что от неожиданности аж вздрогнул, и даже бетонный пол слегка содрогнулся. А после молитвы вдруг понял, что колокол в церкви этим утром не звонил, как обычно, нарушив заведенный порядок.

Теперь он переодевается из тонкой пижамы в тюремную форму и старательно приглаживает волосы. Когда он выходит размяться с утра, другие заключенные из тюремной больницы уже сбились в кучку, все два десятка в белых рубашках, парусящихся на ветру. Приятное утро, солнце согревает Махмуду лицо, приукрашивает внешность остальных – смягчает, делает моложе. Особенно Арчи сегодня выглядит как подросток, редкая рыжеватая щетина у него на подбородке отливает медью, большие глаза стреляют взглядом по сторонам.

– Его тело пришлось везти на кремацию, ведь он же сикх и все такое, и они должны были поступить с ним как полагается.

– Ага, так и надо, – соглашается старый шотландец Фрэнк, с узловатыми артритными пальцами. – Черт знает сколько шуму было, да? Я уж думал, потолок не выдержит.

– Врата ада – а что, нет, что ли?

– Вы про Сингха говорите? – спрашивает Махмуд, мысленно возвращаясь к нарушенной молитве.

– А как же, покойный мастер Сингх из Бридженда покинул наше тюремное братство.

– Все-таки сделали, – говорит Махмуд почти самому себе. Он оглядывается по сторонам – на плющ с восковыми листьями, взбирающийся по трещинам кирпичной стены, на высокие трубы и тонкие струйки дыма над ними, на заключенных с тяпками и тачками, работающих в саду тюремного начальства: всюду такое благолепие. Здесь час назад убили человека, думает он, такого же, как я, который тоже носил такую форму, и, наверное, у него в желудке, когда ему накинули на шею петлю, еще оставалась после завтрака та же