Пандемониум - Лорен Оливер

Некоторое время Рейвэн сидит и молча смотрит на пламя костра.

— Мама помогала нам замазывать синяки пудрой или косметическим карандашом. Мы не могли никому об этом рассказать. Не хотели, чтобы люди узнали о том, что процедура отца прошла не так, как надо. Они могли перепугаться и даже сжечь отца. Мама сказала, что лучше ничего не рассказывать, а то будет еще хуже. Вот мы и маскировались. Длинные рукава летом. Притворялись больными, чтобы не ходить в школу. И много врали... Упала, стукнулась головой, врезалась в косяк...

Я никогда не представляла Рейвэн моложе, чем она сейчас. Но теперь вижу гибкую девочку с жестким ртом, вижу, как она замазывает косметическим карандашом синяки на руках, плечах, на лице.

— Мне жаль,— говорю я, и это звучит глупо.

Рейвэн кашляет, расправляет плечи и коротко отвечает:

— Это все ерунда.

Потом она берет длинную тонкую ветку и, разломав ее на четыре равные части, бросает их одну за другой в костер. Мне начинает казаться, будто Рейвэн уже забыла, что наш разговор начался с вопроса об имени Блу, но она продолжает свой рассказ.

— Та неделя, когда беспрерывно шел дождь, была не лучшей для отца, и я часто уходила из дома. Однажды я просто болталась возле одного из фундаментов. Там были сплошные ямы и блоки из угольного шлака, ни одного дома толком не построили. А потом я увидела маленькую коробку. Это была коробка из-под обуви.

Рейвэн делает глубокий вдох, и я даже в темноте вижу, как она напряглась.

Дальше ее история полилась сплошным потоком:

— Наверное, кто-то там ее оставил, запихнул под блок фундамента. Из-за дождя земля начала оползать, и коробка оказалась на открытом месте. Сама не знаю, почему я решила посмотреть, что в ней. Коробка была вся в грязи, я подумала, что, может, найду там пару обуви или даже какие-нибудь драгоценности.

Теперь я знаю, куда ведет история Рейвэн. Я вместе с ней иду к испачканной в грязи коробке из-под обуви. Я поднимаю покореженную от воды крышку. Ужас и отвращение, как черная тина, поднимаются к горлу.

Рейвэн понижает голос до шепота.

— Она была завернута в одеяльце. Такое синее одеяльце с желтыми овечками. Она не дышала. Я... я подумала, что она мертвая. Она... была голубая. Вся — кожа, ноготки, губы, пальчики. У нее были такие маленькие пальчики.

Черная тина забивает мне рот и не дает дышать.

— Не знаю, что заставило меня попробовать оживить ее. Наверное, я тогда немного тронулась умом. В то лето я работала младшим спасателем, так что я знала, как проводится сердечно-легочная реанимация. Но мне никогда не приходилось этого делать. А она была такая крошечная, всего неделя или две от роду. Но у меня получилось. Никогда не забуду, что я почувствовала, когда она сделала первый вдох и как сразу начал меняться цвет ее кожи. Передо мной как будто открылся весь мир. Все мои прошлые ощущения исчезли, с ее первым вдохом я заново почувствовала жизнь, цвет... Я назвала ее Блу, чтобы никогда не забыть тот момент и чтобы никогда не раскаиваться в том, что сделала.

Рейвэн вдруг умолкает. Она наклоняется и поправляет спальник Блу. Пламя костра низкое, в его красном свете я вижу, какая Блу бледная. Ее лоб весь в бисеринках пота, а дыхание медленное и прерывистое. Меня переполняет слепой, ни на что конкретно не направленный гнев.

Но Рейвэн еще не закончила свою историю.

— Я даже не подумала возвращаться домой. Просто взяла ее и побежала. Я знала, что не смогу держать ее у себя в Ярмуте. Такой секрет долго не сохранишь. Синяки и то скрывать было трудно. И еще я понимала, что она нелегальный ребенок. Какая-нибудь девушка родила ее от парня, который не был выбран для нее в мужья. Ребенок делирии. Ты знаешь, как они говорят. Дети делирии инфицированы от рождения. Из них вырастают калеки, извращенцы и сумасшедшие. Ее бы наверняка у меня отобрали и убили. Ее бы даже не похоронили. Они же боятся распространения заразы. Ее бы просто сожгли и выбросили вместе с мусором.

Рейвэн берет еще одну ветку и бросает ее в костер. Ветка мгновенно вспыхивает, и к небу взлетает белый язык пламени.

— Ходили слухи, что некоторые участки границы не защищены. Мы рассказывали друг другу истории о том, как заразные ходят туда-сюда через границу и пожирают человеческие мозги. Ну, все эти детские страшилки. Я не знала, верить в это или нет, но решила рискнуть. Я целую вечность обдумывала, как это сделать. В результате я накинула на ограждение одеяло. А дождь пришелся очень кстати — пограничники и регуляторы сидели в своих будках. Через ограждение я перелезла без особого труда. Но я не знала, куда пойду или что буду делать, когда окажусь по ту сторону. Я не попрощалась ни с матерью, ни с отцом. Я никак не готовилась, просто бежала.— Рейвэн искоса смотрит на меня.— Но думаю, что этого было достаточно. И еще я думаю, что ты знаешь, что это такое.

— Да, знаю,— хрипло отвечаю я.

У меня до боли сдавливает горло, я готова расплакаться в любую секунду и, чтобы этого не произошло, со всей силы вцепляюсь ногтями в бедра и пытаюсь разодрать кожу сквозь джинсы.

Блу мечется во сне и бормочет что-то невнятное. Хрипы у нее в груди становятся все серьезнее; когда малышка вдыхает и выдыхает, слышно, как что-то булькает у нее в груди. Рейвэн наклоняется к Блу и убирает мокрые пряди волос у нее со лба.

— У нее жар,— говорит она.

— Я принесу воды,— предлагаю я.

Мне отчаянно хочется сделать хоть что-то, чтобы помочь.

— Это ничего не изменит,— тихо отвечает Рейвэн.

Но мне необходимо двигаться, и я все равно ухожу от костра. Я иду к ручью через темный холодный лес. Полная луна висит высоко, она отражается на серебряной поверхности тонкого льда. Лед весь покрыт паутиной трещин, и под ним видна черная вода. Я разбиваю лед дном жестяного ведра и чуть не задыхаюсь, когда студеная вода через мою руку заливается в ведро.

В эту ночь мы с Рейвэн не спим. Мы по очереди промокаем холодным полотенцем горячий лед Блу. Дыхание малышки замедляется, и хрипы уже не такие громкие. Через какое-то время Блу перестает метаться и затихает. Бледно-розовый рассвет начинает вытеснять ночь, а мы все промокаем лоб Блу... Хотя к этому времени она не дышит уже несколько часов.

Мы с Джулианом идем сквозь темноту. В туннеле не хватает воздуха. Мы идем медленно, это настоящая мука, потому что нам обоим отчаянно хочется бежать. Но мы должны двигаться бесшумно и не можем воспользоваться фонариками. Это слишком рискованно. Мы идем по огромной сети туннелей, а я все равно чувствую себя как крыса в коробке. Я не очень уверенно держусь на ногах и вынуждена держаться левой рукой за скользкую сырую стену туннеля. В темноте то и дело возникают и исчезают какие-то черные силуэты, а по стене ползают мокрицы.

И крысы. Они пищат по углам, перебегают через рельсы, их когти противно стучат по стене.

Ничто вокруг, ни звуки, ни запахи, не меняется, и невозможно определить, сколько времени мы идем и куда — на восток, на запад или по кругу. Иногда мы идем вдоль старой железнодорожной колеи. Наверное, здесь когда- то ходили настоящие поезда. Я вконец обессилела, и нервы мои на пределе, но все равно у меня поднимается настроение, когда я представляю, как в этом темном лабиринте туннелей с грохотом проносились поезда, а в них свободно передвигались свободные люди.