Тихий маленький город - Анна Дашевская

– А вдруг в этом случае официальная версия совпадает с реальной?

Мы посмотрели друг на друга, и я первой отвела глаза. Человек, который довольно долго был в городе главным полицейским, не может не знать цену официальным версиям.

Тряхнув головой, я вернулась к прежней теме.

– Скажите, Николай Иванович, а что вы пили тогда?

– Коньяк, армянский. Я ничего другого и не пью, это всем знакомым известно.

– А ваш приятель?

– Он крепкие напитки не держит, – ответил он с некоторым превосходством. – Вино, белое. Не помню уже, какое.

– А кто-нибудь вас провожал домой, не помните?

– Никто, – лёгкое недоумение прозвучало в его голосе. – Там дороги-то пятьсот метров до мостика и двести – до моего дома. Чего меня провожать? Я не девушка! Да и кто бы в этом городе рискнул на меня напасть?

– Ну вот напали же, и в этом городе… А Валерка, лодочник, он местный?

– Родился здесь, отсидел… довольно долго, кстати, за непредумышленное убийство. В драке. Потом мотался где-то и примерно год назад вернулся в Кириллов. Мы за ним, естественно, присматривали, но он работал и вел себя тихо.

– Где работал?

– Да вот лодку купил, перевозом и занимался. Артель у них.

– А сейчас?

– А сейчас я здесь никто, и звать меня никак, – Николай Иванович тихо засмеялся. – Вы в курсе, что меня отправили в отставку? Так что о нынешнем положении дел докладывают кому-то другому. Не знаю, кого там назначили, и, правду говоря, знать не хочу.

Он поднялся, не опираясь на трость, и рассмеялся снова:

– Вы мне ногу заговорили? Не болит ведь!

– Это только зубы заговаривают, Николай Иванович, да и то – легенды.

– Ну, как скажете. Спасибо за чай, за варенье, за лекарства… И за вашу теорию тоже спасибо. Не то чтобы это было важно, но доверенность я, пожалуй, отзову. Мне теперь тот мост без надобности.

Я проводила его до дверей. Уже возле выхода он повернулся и сказал:

– Отца я ненавидел.

И быстро, совсем не хромая, ушёл.

Только через полчаса я сообразила, что не задала одного важного вопроса: не носил ли лодочник Валерка кличку «Гвоздь»?

Утро пятницы началось для меня со столярных работ.

В кладовке я давно заприметила большую чертёжную доску, только руки всё не доходили с ней что-нибудь сделать. Варианты были самые разные, от изголовья кровати до рекламного щита. Но рекламу мне и моим травам во вполне достаточном – иногда даже избыточном! – количестве создавали соседи, а кровать отлично служила и без изголовья. Всё равно я не умею читать лёжа.

Я поставила эту самую доску на старый деревянный стул, посмотрела и осталась недовольна результатом. Вытащила телефон и позвонила Егорову.

– Ты ко мне едешь?

– Да-а… – в голосе прозвучало опасение.

– Тогда, пожалуйста, зайди в магазин для художников, он есть на набережной, и купи самый большой мольберт, какой у них будет.

– Мольберт? Точно?

– Да. Ну, то есть, можно и кульман, но это будет дороже, по-моему. И я не знаю, где его искать.

– Больше ничего не надо?

– Если найдёшь – лист пластика размером примерно… минутку, погоди! – достав рулетку, я смерила доску. – Размером примерно сто двадцать на сто сантиметров.

– А краски не нужны? – голос у майора был такой спокойный, что я заподозрила: не получу я ни мольберта, ни прочего.

– Краски не нужны. Можешь прихватить цветные маркеры, но это не обязательно.

– Ладно, заказ принят.

– Когда тебя ждать?

– Ну… Я предполагал, что буду минут через сорок, но теперь это откладывается. Возможно, надолго.

– А ты поторопись! – и я отключилась.

Ладно. Значит, часа полтора у меня есть даже два. И время самое подходящее – утро, окно лаборатории выходит на восток, и в него светит солнце.

Я принесла воду из колодца – слава богу, он есть у меня во дворе, свой собственный. Написала объявление: «Занята до 12.00» и повесила его с наружной стороны двери. Уже проверено, действует идеально, никто не сунется. Изгнала из лаборатории кота, достала серебряную миску и налила в неё свежей воды. Поставила миску на подоконник у раскрытого окна, впитывать солнечные лучи. Сняла кота с лабораторного стола и отправила на кухню, к миске с едой. Достала из шкафчика травы: шалфей, ветреницу, любисток, душистый табак, корень лопуха и ещё кое-что, что называть не стану. Снова выгнала кота и закрыла дверь на замок. Прислушалась к себе: всё?

Всё.

Сняла всё металлическое, включая крестик и обереги, накинула льняную рубашку и начала размеренно выговаривать слова, записанные Агнией Николаевной в тетради «Твари» и прочитанные мною вчера на смёрзшихся страницах. Давние слова, редко используемые, почти потерявшие смысл для сегодняшних людей. Я творила загово́р от зла для этого дома, для этого города, для всех, кто входит в него с миром.

Трижды повторённый, загово́р отнял у меня все силы. Потому я и не делала этого раньше, просто не потянула бы. А вот сейчас, незадолго до Литы *) и Ивана Купалы будто само всё получалось. И ещё было чувство, будто тень Агнии Николаевны стояла за моей спиной и направляла.

Честно говоря, и ещё одна причина позволила мне довершить ритуал: я изрядно набралась сил здесь, в Кириллове. От текущей рядом Волги, от летнего солнца в самой силе, от молодого мужчины рядом…

«Ну, всё, хватит, – сказала сама себе. – Ты слишком много думаешь».

Переоделась – рубаху можно было выжимать, так что она отправилась в корзину с грязным бельём, – и принялась за уборку. Вот за что не люблю это ремесло: само действие занимает полчаса от силы, а грязной посуды – будто после банкета.

Майор появился вовремя.

Все следы ритуала были убраны, стол вымыт свежей водой, обереги на месте, и всё равно Егоров, войдя в дом, повёл носом и уставился на меня с подозрением.

– Ты тут что делала?

– Что бы ни делала, а уже всё закончила. Мольберт привёз?

– Сейчас принесу, пока вот, разбери, пожалуйста!

Он поставил возле стола сумки с продуктами: мясо, зелень, несколько бутылок вина. Поверх всего стояли две корзинки с клубникой. Отлично, люблю июнь, он клубникой пахнет!

Мольберт был грандиозен, и я радостно потёрла руки. Сейчас, сейчас я воплощу, наконец, свою мечту!

Привёз Егоров и рулон белого пластика. Несколько минут с интересом наблюдал, как я пытаюсь установить один из листов на мольберте, прислонив к чертёжной доске, наконец сказал: