Семь жизней - Захар Прилепин

Если проткнуть землю насквозь – сдвинешь люк на тротуаре и вылезешь посреди города, где родился твой отец, но пуповина не тянет тебя назад.

Наверное, пока ты тянул её через океан, она стала тоньше самой тонкой нити.

Здесь нет никого, кто тебя знает: невозможно, но факт.

А там, с той стороны океана, нет никого, кто пожалеет о твоём исчезновении; хотя мама, да. Но маме всегда можно отправить открытку, что-то наврать, мамы созданы для лжи, в каком-то возрасте они способны, как идеальные приёмники, настроиться на одну твою лживую волну – и слушать её бесконечно.

Ты идёшь себе по берегу. Мёртвые крабы в песке, нашествие медуз у океанского берега, шлюпки, рыбаки с выгоревшими лицами, глаза у них такие – словно они ни о чём не думают, хочется сказать, что они всё знают заранее – но нет, и не знают, и знать им незачем, ты можешь прожить тут годы и годы, и никто из них не заинтересуется, откуда ты сюда упал…

По утрам у меня много дел, я хожу навестить скелет кита.

Дальше располагается кафе на сваях, и когда туда поднимаешься и садишься за грязный столик, виден остров в океане. Я могу туда съездить, но торопиться незачем, чуть позже: через месяц, или через год, следующей осенью.

В кафе я провожу час, или больше, не знаю.

Рано или поздно, сразу после своего свежевыжатого апельсинового, я, не прощаясь, доеду в аэропорт, и так же легко переберусь на другой континент, получив ещё один листок бумаги с набором случайных цифр, но решение будет принято походя, спонтанно, просто потому что, к примеру, в соломинку попадёт косточка. Мало ли когда это случится.

После полудня на берегу появляются местные – как правило, юноши.

Они не купаются, большинство из них вроде бы не умеют плавать, и они никогда не загорают – просто идут вдоль берега в своих незаправленных рубахах, кудрявые ребята, и держатся за руки.

Никто из них не смотрит на меня.

Женщины здесь не очень красивы – по крайней мере те, что обитают в посёлке, где я поселился, – и это хорошо, женщины сокращают время, сбивают дыхание.

Поначалу все здесь кажутся детьми, равными перед любыми богами, но однажды я видел, как одна местная показала в кафе другому местному странный жест: провела указательным и средним пальцем правой руки по запястью левой.

Жест показался мне агрессивным – при всей внешней безобидности.

Увидев в другой раз тот же самый жест через неделю, а в третий раз через три недели, я наконец догадался, в чём дело. Так они говорят друг другу: «Видишь цвет моей кожи, видишь, насколько я белее тебя? Я почти белая – а ты совсем чёрный. Не ищи со мной удачи».

По сравнению со мной они все тёмные – сливовых, или древесных, или угольных оттенков, или, скажем, цвета какао – в общем, я самый белый на этом побережье. На пятьдесят километров в обе стороны, а может быть, и на сто. Я ещё не знаю, я не ходил по берегу так далеко.

Когда погода особенно ясная, видны скалы – где-то у самого горизонта, наискосок от моего дома. Скалы посетим потом, сначала остров.

В моём домике нет телевизора, и я не знаю ни одной новости.

Какой в них смысл, если через неделю они уже устареют?

Иногда я нахожу на берегу газеты и безо всякого интереса разглядываю их. Там совсем нет знакомых лиц.

Наверное, зимой я куплю себе велосипед.

На велосипеде можно съездить в большой город, это вроде бы часа четыре неспешной езды.

Можно на такси, но лучше ни от кого не зависеть.

А на юбилей я приобрету машину: здесь есть машины моего детства, и есть машины, на которых передвигались мои любимые исполнители блюза или фанка: я видел это на обложках их виниловых пластинок. А есть машины, ловко составленные из машин моего детства и машин королей, чего там, регги.

Наверное, я хочу такую машину, чтоб она была с открытым верхом. Я буду возить на ней свой велосипед, когда он сломается.

Потом сломается машина, и я буду чинить её сам, я уже знаю, где находится авторынок.

На авторынке сидят люди с ничего не выражающими лицами, выгоревшими глазами, они совсем не торгуются.

Если эти люди приснятся во сне – то утром ты подумаешь, что тебе приснились птицы.

Птицы торгуют автозапчастями.

Я хочу научиться всем вещам лично, сам.

Недавно я понял, что, когда кричат птицы – не те, что с авторынка, а обычные, морские, – когда они кричат, это означает, что косяк рыбы идёт вдоль берега. Думаю, это известно здесь всякому ребёнку.

И что с того: зато это моё личное открытие, уже второе после жеста с указательным и средним пальцем, а я здесь всего… сколько?

Пойду посмотрю на себя в зеркало, попробую понять.

Здравствуй, ты кто?

* * *

Какая ты? – вопрос, который иногда теряет свою силу, но совсем ненадолго, а через час, или два, или на другой день он становится уверенным, становится навязчивым, становится невыносимым: напротив, всё остальное теряет смысл, только это остаётся важным: из чего ты, что у тебя, как ты всё это делаешь.

Всякий раз ожидаемое кажется невозможным, словно тебя отпускают в иное пространство. Странно, что никто не задумывается об этом: ты попадаешь в другого человека, ты ещё не становишься им, но ты стремишься туда, как потерянный, как осиротевший, как ребёнок на непогоде, и тебя пускают: иди. Иди сюда.

Чего ты хотел? Отогреть руки? Чего-то горячего? Только воды, и всё?

Может, ты выберешь себе то, чем хочешь поиграть?

Я хочу вот с этим поиграть.

Конечно. Бери.

Прерывается сиротство, дождь остаётся где-то там, холод где-то там.

Так много искренности возникает ниоткуда и сразу, так много честности и доверия. В обычной жизни разве получишь всё названное так скоро, так сразу – как будто тебе выдавали по ложечке, по три капли в день, и ты всё никак не мог разобрать вкуса, только цеплял зубами за олово, ощущения скудные и болезненные, хотелось хотя бы полный глоток сделать, а потом вдруг – хлынуло, и не знаешь, смеяться от радости или пить, пить.

И этот момент – угадывания: ты ведь до последнего момента всё равно не знаешь, да или нет, даже если уже сказали «да» – всё равно думаешь: а вдруг передумает, вдруг что-то не сойдётся, разладится, пойдёт не так, и она скажет, что это шутка, розыгрыш, «неужели ты не понял?»

Вы ведь знаете этот независимый, невозмутимый вид трезвой молодой женщины, когда она ничего такого не имеет в виду, – но просто зашла тебя проводить в номер отеля, оттого, что сегодня приставлена проследить, как пройдёт твой день.

С утра она встретила тебя на вокзале, у тебя дела в их нанизанном на транссибирскую магистраль городе.

Пальто, перчатки, одна была снята, чтобы поздороваться, холодные тонкие пальцы, затем холодная ароматная щека – европейцы целуются при встрече, мы же почти европейцы, только в Европе сразу целуются три раза, а у нас достаточно одного – одного касания щеки о щёку.