Лицо на продажу - Михаил Серегин

– Ну, положим, до катастрофы еще далеко, – попытался я подсластить пилюлю.

Заболоцкий пренебрежительно махнул рукой и отвернулся. Марина решительно потянула меня за рукав. Мы покинули кабинет. Я испытывал ощутимую неудовлетворенность. Мой метод лобового вопроса провалился с треском, и теперь я совсем не исключал, что Малиновская в самое ближайшее время может действительно оказаться в европейском круизе.

Марина, кажется, догадывалась, о чем я думаю, потому что в вестибюле, когда я помогал ей одеться, сказала:

– Знаешь, я бы предпочла, чтобы твоя Малиновская провалилась сквозь землю. Давай сегодня о ней забудем, а? Ты помнишь, что у нас намечено на вечер?

– Ну что ты!

Марина взглянула на меня с благодарностью. Мы вышли из особняка, держась за руки. На тротуаре напротив дома красовался темно-зеленый «Ауди». Он показался мне похожим на исполинского жука-бронзовку.

– Дорого бы я дал, чтобы узнать, куда ездил наш доктор сегодня утром! – глубокомысленно заметил я.

– А я не желаю дальше развивать эту тему, – сообщила Марина, демонстративно затыкая уши.

Я не решился далее развивать эту тему, но, когда мы отъезжали, доктор Заболоцкий снова напомнил о себе. Обернувшись, я успел заметить через заднее стекло его неприкаянную фигуру в распахнутом плаще, спешащую к припаркованному автомобилю.

За то, чтобы узнать, куда он едет сейчас, я дал бы еще дороже, но не стал об этом даже заикаться. В конце концов, Марина заслужила этот вечер. Да и я сам, если подумать, тоже его заслужил.

Впоследствии я ни на минуту не раскаялся в своем выборе. Вечер при свечах был прекрасным. Мы никогда еще не чувствовали такую близость друг к другу. Можно сказать, это было открытие самих себя. Наверное, для Марины много значило и то физическое обновление, которое принесла операция. Она чувствовала себя полностью раскованной и свободной. Это было похоже на второе рождение.

Но и я тоже чувствовал себя обновленным и готовым к серьезным решениям и переменам. За последние месяцы отношения наши сделались значительно прочнее и откровеннее, и перемены, видимо, были неизбежны. Но мы не обсуждали никаких планов и не вели серьезных разговоров.

Пожалуй, в памяти моей ярче всего зафиксировались лучистые глаза Марины и колеблющийся волшебный огонек свечи. Порой такой образ значит гораздо больше, чем любые слова.

Но волшебство не продолжается бесконечно. Настало утро, и обыденные заботы снова окружили нас. Кроме всего прочего, позвонил Чехов и поинтересовался, как обстоят наши дела. Я ответил довольно уклончиво, но оптимистически и предложил ему понаблюдать за доктором Заболоцким.

– Малиновская оказалась его любовницей! – сообщил я с энтузиазмом. – Подозреваю, что он где-то ее прячет, хотя вряд ли догадывается о ее зловещей роли в полной мере. Но тут уж ничего не поделаешь – любовь!

– Я не могу раскатывать сейчас по городу, – угрюмо сказал Чехов. – Во-первых, за мной самим следят, а во-вторых, я сейчас иду в гараж – моя колымага не заводится. Придется возиться с мотором. Конечно, я мог бы опять обратиться к Гузееву – это по поводу тех ребят, что висят у меня на хвосте, – но мне уже неудобно. Кстати, что ты скажешь насчет ящика коньяка? Увильнуть, учти, не удастся!

– Переговорю с Мариной, – вздохнул я. – И сообщу тебе.

– Ладно, тогда звоню вечером, – сказал Чехов.

Здесь я немного покривил душой – о выплате нашей доли мы с Мариной договорились уже давно, – мне просто самому неохота раскошеливаться. Но, видимо, отступать некуда.

А во второй половине дня я поехал к себе домой, чтобы взять кое-какие вещи. Марина предлагала подвезти меня на машине, но я предпочел ее не беспокоить.

– Эдак я совсем разучусь ездить на метро, – сказал я.

– Ладно, только возвращайся поскорее! – напутствовала меня Марина.

Я вышел из дома в отличном настроении. Жизнь казалась безоблачной и прекрасной. Никаких зловещих фигур, плетущихся за мной по пятам, не было даже в помине. Рана на затылке совсем затянулась.

В радужном настроении я приехал к себе на Смоленскую, поднялся на седьмой этаж и вошел в квартиру. Сейчас она показалась мне совсем заброшенной и осиротевшей. Привычный разгром после уюта Марининой квартиры резал глаз. Первым побуждением моим было даже желание прямо сейчас разделаться с беспорядком раз и навсегда. И лишь огромным усилием воли мне удалось удержать себя от решительных действий.

Сложив в чемоданчик кое-какую одежду, я покинул свою берлогу – признаться, без сожаления. В голове моей крутились смутные планы на сегодняшний вечер. Мне хотелось не утерять атмосферу праздника, которая окружала нас накануне. Я раздумывал о том, какой сюрприз можно устроить сегодня – ресторан, театр, неожиданный подарок?

Пока я ломал себе голову, жизнь подбросила сюрприз мне самому, в самый неподходящий момент. Уже подходя к метро, я наткнулся в толпе на какого-то человека и, наскоро извинившись, собирался продолжить путь, но смутно знакомый голос, сопровождаемый ощутимым запахом перегара, остановил меня. Я всмотрелся в сутулую долговязую фигуру и воскликнул:

– Николай Петрович! Вы? Какими судьбами здесь?

Груздев, длинный, измотанный и полупьяный, разглядывал меня с затаенной надеждой, которая в его взгляде уживалась с явным ко мне отвращением.

– Я здесь неподалеку живу! – раздраженно объявил он. – Кстати, первый раз мы тоже, кажется, где-то здесь встретились?

– Ну, встретились мы, пожалуй, не здесь, – возразил я.

– А вы знаете, что меня выперли из клиники? – с вызовом спросил Груздев.

– Да, я слышал об этом, – сочувственно сказал я.

Николай Петрович посмотрел на меня с подозрительностью нетрезвого человека и сказал:

– Небось радуетесь? Но учтите – хирург моего уровня всегда найдет себе место!

В его словах, несмотря на запальчивость, особой уверенности не было. Судя по внешности Груздева, места он все-таки еще не нашел. Пожалуй, он являл собой классическую картину безработного – лицо, слегка припухшее от напитков, будто еще больше вытянулось из-за обильно покрывавшей его щетины. На макушке все та же вытертая кепочка. Плащ измят и забрызган снизу дорожной грязью. Из распахнутого ворота выбивались последовательно – скрученный серый шарф, сбившийся набок галстук и засаленный воротничок рубашки. Глядя на него, я невольно начинал чувствовать себя виноватым.

– Помилуйте, чему же мне радоваться? – возразил я Груздеву. – Ведь я против вас ничего не имею!

– В самом деле? – надменно спросил Николай Петрович, мрачно глядя на меня сверху вниз. – Почему ж меня в таком случае выгнали с работы?

– А какая здесь связь? – опешил я.

– Это случилось после того, как появились вы, – убежденно заявил Груздев.