Солнце внутри - Маргарита Зверева

– Ты думаешь, что я впал в старческий маразм? – покосился Барон на меня из-под бровей.

– Да нет, – ответил я, сам не понимая, правда это или нет.

Вообще-то подобные разговоры обычно отталкивали меня, так как на них вдохновляли сомнительные передачи на еще более сомнительных каналах. С другой стороны, от кого-кого, а от Барона старческого маразма я пока точно не ожидал.

– Просто для меня это довольно новые и неожиданные идеи, – сказал я извиняющимся тоном.

– Ну… – дернул Барон подбородком. – Раз я и так приучил тебя к постоянной рефлексии, как ты говоришь, то к новым идеям тебе не привыкать. И идея о практически вечной жизни должна сама по себе быть не противной, n’est-ce pas?[16]

– Вечной? – насторожился я. – Мне казалось, что речь шла о тысяче годов. Это много, но все же не вечность.

– Ты меня вообще слушаешь? Медицина будет развиваться все дальше и дальше. И неужели ты думаешь, что ученые в какой-то момент сложат руки и скажут: «Все, до тысячи дотянули, а теперь достаточно»? Конечно же, нет!

Я заметил, что пространство вокруг меня становится каким-то далеким и ватным. Вспомнилось ощущение, знакомое мне из Парижа. Мог же Барон зачаровать меня так, что слова его становились более реальными, чем сама действительность.

– Ладно, – потер я переносицу с закрытыми глазами. – Ладно, оставим даже предположения о несчастных случаях и допустим, что когда-нибудь безграничная жизнь действительно станет возможной. Вы хотите сказать, что серьезно хотите жить вечно?

Барон открыл рот, но осекся. Не потому, что засомневался в ответе, как я понял, а потому, что засомневался в моей адекватной реакции.

– Жить вечно на этом шаре из грязи и воды? – добавил я, смотря ему пристально в глаза. – Что же изменится?

– Изменится уровень риска и страха, – отозвался Барон.

– Да и что такое вечность? – бросил я в него еще одним вопросом, толком и не осмыслив ответ. – Для меня это какое-то совершенно абстрактное понятие, честно говоря. Что-то мифологическое.

– Ты просто не можешь себе такого представить, понятное дело. Нам трудно представить себе то, что мы не можем испытать или хотя бы сопоставить с имеющимся опытом. Не знаю, понравится ли тебе такой образ, но представь себе гору. В этой горе час высоты, час широты, час глубины. Через каждые сто лет прилетает птица, царапает гору своим клювом и уносит с собой частичку горы. Когда птица уничтожит всю гору, тогда пройдет первая секунда вечности.

Мне такой образ не только не понравился, он мгновенно навел на меня какой-то кромешный ужас.

– Это, конечно, очень красиво и поэтично, но нет. Это же кошмар какой-то! – признался я.

Барон возвел глаза к потолку и поднес к губам бокал.

– Жалобы прошу направлять к братьям Гримм, это они придумали, – сказал он, перед тем как отпить.

– Но это же ад какой-то! – всполошился я. – Да простят меня братья Гримм… Такой вечность может быть в аду, это пожалуйста…

– Братья Гримм будут рады твоему позволению, – съязвил Барон и щелкнул официантке.

Я вздрогнул от испуга и засуетился.

– Нет, ну скажите, это то, чего вы хотите? – взмолился я.

Барон уронил кулак на задребезжавший стол и наклонился ко мне.

– Я хочу гарантий, – проговорил он тихо, подчеркивая каждое слово. – Я – человек уверенности и гарантий, Адам. И когда я получу эти гарантии… Тогда я… Нет, тогда ты, например, можешь влюбляться в Таню хоть по десять раз в день и утопать в сентиментальности.

Я не ожидал возвращения Тани в нашу беседу и смутился, но вспомнил, что мне надо было торопиться, если я не хотел остаться в полной растерянности.

– Но… Но почему этого нельзя делать сейчас? Чего такого страшного-то? – спросил я плаксиво, ненавидя себя за такую детскую манеру.

– Почему? – прорычал Барон и покраснел пуще прежнего. – Почему?! А почему ты не выпиваешь бутылку водки, не садишься непристегнутым за руль и не несешься с выключенными фарами по ночному серпантину? Почему, скажи?

– Ну… – протянул я. – Это все-таки не совсем равноправное сравнение. Все же от разбитого сердца не умирают.

Барон закинул голову и громко рассмеялся. Соседи уже не обращали на нас никакого внимания.

– От разбитых сердец помирают только так, Адам! – щелкнул он пальцами, успокоившись. – Как мухи!

– Но… – начал я и был прерван официанткой, принесшей счет.

Я затих и отвел глаза в сторону, пока Барон расплачивался. Внезапно прохлада помещения пронзила меня до самых костей, и я поежился. Беспечные разговоры вокруг нас вызвали у меня тошноту и ощущение, что окружающий мир меня не касается, накрыло плотным колпаком без кислорода. Сердце застучало в грудную клетку, и я громко втянул воздух через узкую трубочку в горле. Официантка как раз чирикала свои любезные прощания и отчаливала за следующим урожаем чаевых, а Барон поднялся и надевал пальто.

– Ладно, Адам, – сказал он. – Я не хотел тебя грузить сейчас этой темой. «Грузить…» Так же у вас говорят?

Я посмотрел на него своим рыбьим взглядом и не ответил.

– Адам, не пугай меня, – наклонился он ко мне и по-отцовски потрепал за плечо. – Твоя голова справлялась и с более сложными задачами. Справится и с этой. Скажи, чем я могу тебя порадовать?

– Рембрандтом, – просипел я, сам дивясь пожеланию, самостоятельно спрыгнувшему с моего языка. – Не хотел стоять сегодня в очереди и не попал в музей…

Барон отпрянул и умиленно сложил руки у груди.

– «Вот теперь тебя люблю я, вот теперь тебя хвалю я!» – пропел он. – Наконец узнаю тебя, Адам. И дивлюсь играм мироздания. Ты не поверишь, но именно к Рембрандту я и собирался тебя сейчас везти! Бывают же случайности!

– В Рейксмузеум? – удивился я еще больше. – Но, боюсь, в такое время он уже…

– Нет, не в Рейксмузеум, – не дал договорить мне Барон. – Лучше!

– Куда же? – прошептал я, смотря на него сверху вниз.

– К директору Рейксмузеума! – расправил Барон руки, и губы его растянул восторженный оскал. – К тому, кто каждый день держит время в своих руках!

До усадьбы нас довез тот же черный «Роллс-Ройс», в котором я уже катался семь лет тому назад по Парижу. Даже водитель был тот же самый, только с еще более потолстевшей складкой на лысом затылке, и он все так же не обращал на мое существование никакого внимания. Вынырнув из плотно застроенного центра, мы помчались по темным дорогам богатого жилого района. Виллы поглядывали на нас через высокие ограды, а фонари рисовали световые зигзаги на нашем пути. Мы все молчали, и я с каким-то невиданным удовольствием скользил глазами по пролетающим мимо нас картинам внешнего мира. «Стоит поставить перед глазами человека стекло, как все за этим стеклом превращается в киноленту, – подумал я. – Как через камеру. Наверное, мне стоит попробовать носить очки».