Улыбнись мне, Артур Эдинброг - Антонина Крейн

class="p1">Через 1олчаса жемчужинка могла вздохнуть с1окойно: ей наконец-то нашлось 1рименение. Думаю, 1редметам быть нужными так же 1риятно, как и людям.

Когда мы вновь оказались в оранжерее, я 1о-любо1ытствовала:

— Ка1риз, а зачем королеве транквилизаторы? Я знаю, что ей 1одарят такие жемчужины в день 1риезда.

— Да затем, что многие в Гало 1очти что не с1ят, 1редчувствуя скорое 1оявление Тварей, — 1роворчал нимфин. — Большинство, 1олагаю. В городах у а1течных лавок те1ерь охраны больше, чем у банков: люди крадут ус1окоительное и другие таблетки в диких количествах; лекари сбиваются с ног, 1ытаясь с1асти тех, кто устроил себе 1ередо-зировку. Люди 1о всей 1ланете сходят с ума. Одни изо всех сил изображают, что ничего не 1роисхо-дит; вторые выка1ывают у себя на заднем дворе подземные убежища и закупаются едой впрок; третьи осуждают всех, кто не бьётся в круглосуточной истерике; четвёртые сами себе выдали разрешение на нарушение всех социальных и нравственных норм — всё равно же скоро сдохнем, да? И везде — агрессия, ложь и отчаяние, приправленные безумной надеждой на то, что как-нибудь обойдётся.

— А по Форвану и не скажешь, что всё так плохо… — пробормотала я.

— А мы тут те ещё лжецы и стоики, — процедил Каприз.

И меня, пребывающую в его теле, внезапно поглотила та же тень, которую я почувствовала тогда в Мэгги на балконе. Глубокая, горькая, неизбежная, тщательно скрываемая. Сердце нимфина болезненно сжалось, ноги и руки напряглись, голова закружилась — он подумал о скором Судном дне. Но затем намеренно — я явственно ощутила это — сместил фокус внимания с пугающего будущего на настоящий момент.

Кажется, все галианцы неплохо умели управлять потоком собственных мыслей. Но как же жаль, что им пришлось развить это полезное умение из-за такой штуки, как сжирающая душу перспектива неизбежного апокалипсиса.

Вскоре Артур пришёл к нам, караулящим спящую пуму, с чашечкой, полной какой-то горчичножёлтой каши, будто хну водой развели. Оставив Пустыню спать, а зелье Каприза вариться, мы вернулись к моему телу.

Эдинброг смазал мне губы, веки, пальцы и ключицы тёплой жижей, после чего открыл рот и влил туда ещё чуть-чуть. Прошептал заговор.

И тотчас же меня вышвырнуло из нимфина и вернуло в женское тело.

— Экзамен сдан, — подтвердил Безликий, когда мы пришли к столу экзаменаторов. — Высший балл. Плюс госпожа фамильяр получает право одной просьбы за то, что добровольно вызвалась помочь другому студенту.

— Оу? — удивилась я. — А что за просьба это может быть?

— Регламента нет. Но мелкая. Бытовая. Какая-нибудь академическая поблажка, не более, — Безликий вдруг подмигнул мне. — Дайте руку.

Я с подозрением, но всё же послушно протянула ему ладонь. Древнее существо дунуло на неё, будто на ранку, и вдруг у меня на коже проступил изящный рисунок цветка…

— Когда придумаете, сотрите цветок, проговорив желание. Если оно окажется слишком крупным — просто ничего не произойдёт. Всё понятно?

— Понятно, — кивнула я.

Иногда меня просто поражает, как в этом обречённом, уставшем мире Гало вспышками появляется сказочность. Безликие-джинны, с ума сойти!

ВСЕМ НРАВЯТСЯ ЗАКРЫТЫЕ ГЕШТАЛЬТЫ

Вам когда-нибудь случалось проснуться в «мыльной опере»?

А мне, кажется, довелось. Вскоре после того, как мы с блеском сдали Зелья и теперь на всех парах неслись к последнему экзамену, я очнулась не от звука будильника.

И не от приятного голоса Артура: «Доброе утро, героиня. Тебе взять кофе в Сироппинге или ты наконец-то перейдёшь на чай?» И даже не от удара наотмашь мягкой лапкой Уорхола вкупе с тяжёлым прыжком прямо на грудь (в моменты побудки хозяина каждый кот — почти космонавт, покоряющий Юпитер, — вес его магически увеличивается в два с лишним раза, а моська приобретает героическое выражение).

О нет…

Я — как и Артур — проснулась от тяжёлого стука в дверь.

— Кого там принесло в такую рань? — сквозь зубы процедил взъерошенный Эдинброг, выползая из-за балдахина своей кровати, будто бы из-за театральной кулисы. Я только повернулась на бок, спихивая Уорхола со своей койки, и что-то сонно пробормотала.

Но мгновение спустя сон как рукой сняло.

— Приветики, Артур! У меня к тебе дело! — раздался весёлый баритон Бориса Отченаша, в котором едва-едва угадывалось волнение.

Артур молча захлопнул дверь.

Я начала судорожно прикидывать даты у себя в голове и поняла: ага, Борис сварил свой Отвар Взора Грустного и теперь жаждет обелить себя перед Эдинброгом, показав ему историю о смерти Аманды. Гиблое дело, как по мне.

В душе заворочалась тоска. Мы с Артуром так и не поговорили о его бывшей девушке. И так и не разогнали маятник наших отношений — ни в сторону настоящей близости, ни в сторону прежней формальности. Так и покачивались туда-сюда на мягких волнах нерешительности, как два очень стеснительных героя ситкома, которым зритель уже устал орать со своей стороны экрана: ну! Ну давайте, блин! Ну хоть что-нибудь!.. Ну хотя бы поговорите обо всём!

В дверь опять забарабанили…

— Борис, ты здесь нежеланный гость. Иди к чертям собачьим, — прошипел Эдинброг прямо сквозь обшивку. По его пальцам скакали магические искорки ярости.

— Ёкарный бабай, тебе что, не ясно, что я просто так не пришёл бы? — по-медвежьи ревели с той стороны. — Нам надо разобраться с одним делом!

— «Нам» — то есть тебе?

Артур на удивление хорошо толковал речь Бориса.

Они продолжали спорить на повышенных тонах, пока я, возмущённо постанывая и зажав уши руками, не прошлёпала в ванную. А когда вернулась оттуда, в комнате никого не было. Кажется, землянин всё-таки убедил Эдинброга выйти. Или тот его убил и пошёл прятать труп.

Судя по грязному серому свету, льющемуся в окно, сегодня у нас была плохая погода. Низкие тучи стремительно мчались по небу, накрапывал дождь, а лес чернел, как поставленные частоколом карандашные грифели. Редкие студенты, пробегавшие туда-сюда, кутались в плащи и прятали озябшие руки в карманы.

Всё это в целом напоминало мне тоскливую атмосферу некоторых полотен Писсарро. Там, конечно, Париж, а здесь — магический мир, но лёгкая печаль и бесконечная повторяемость унылых будней вполне похожи.

Переодевшись в очередной костюм в преп-пи-стиле — брюки с ремнём на талии, рубашку и подтяжки, как у слегка богемной студентки художественного отделения, — я со вздохом уселась за письменный стол и посмотрела на календарь. Там неприятно красным цветом была обведена дата моего отъезда в столицу и ныряния в Большой Адронный Телепорт. Под календарём лежал и мой билет на дилижанс, который, собственно, должен был забрать меня из университета. Я взяла его в руки: аккуратная бордовая карточка с моим именем, датой и маршрутом.