Руками не трогать - Маша Трауб

– Гуля, у вас там что, скатерть-самобранка? – спросила Снежана.

Гуля довольно засмеялась. Федор жестом волшебника достал ликер и разлил по рюмочкам.

– Нет, вы не перестаете меня удивлять, – сказала главная хранительница.

Лейла Махмудовна не без удовольствия рассматривала свои ноги в розовых тапочках, явно не желая с ними расставаться.

– Дарю! – воскликнула Гуля и обняла Лейлу Махмудовну, едва ее не задушив.

Ирина Марковна рассматривала серебряные подносы, которые Гуля достала из архива.

– Можете их почистить, – разрешила главная хранительница, – чего они в подвале лежат? Будем пользоваться!

Только Елена Анатольевна сидела в задумчивости, поглаживая свою искусственную косу.

Благостную атмосферу нарушил ворвавшийся в буфет Михаил Иванович. Он едва не вышиб дверь и стоял в проеме, готовый ко всему.

– Михаил Иванович, дорогой! Только вас не хватало! Проходите! Пирог будете? – обрадовалась Берта Абрамовна.

– У вас ничего не случилось? Все в порядке? – взволнованно спросил полицейский.

– Да, а почему вы спрашиваете? – удивилась хранительница.

Михаил Иванович сел на стул. Федор молча пожал ему руку и налил водки. Гуля поставила тарелочку с пирогом.

– Вы мне не звонили. Целый день. Я уже не знал, что и думать. Переживал. Вот. Волновался, можно сказать. И телефоны не отвечают. Приехал проверить, все ли нормально.

– Дорогой вы наш Глинка! – ахнула Берта Абрамовна. – Как это трогательно! Неужели за нас кто-то еще переживает?

– Я тоже переживаю, между прочим, – обиделся Федор.

– А вы знаете? Я хочу сказать тост! – Главная хранительница подняла рюмочку с ликером. – За последнее время в нашем музее постоянно что-то происходит. Необычное. Волнующее. Удивительное. Мы возрождаемся. Ирина Марковна, дорогая, как же хорошо, что вы решили отмыть витраж! Давно было пора смыть пыль прошлого! И труба! Труба! Как же вовремя ее прорвало. Какие прекрасные экспонаты мы нашли в наших завалах. И как же вовремя была разбита витрина! Вы меня понимаете? Теперь у нас есть наш дорогой Глинка! И Федор, простите, не знаю вашего отчества.

– Дмитриевич, – ответил смущенный Федор.

– Федор Дмитриевич. Хочу сказать вам отдельное спасибо. Вы буквально спасли нашу экскурсию. Это, конечно, не совсем музейные методы, но главное – результат! Мне уже звонила переводчица и сказала, что другая группа хочет ехать именно в наш музей! Лейла, дорогая, я хочу поблагодарить и тебя!

– Да что я, это все Гулины тапочки, – отмахнулась экскурсовод.

– Да, давайте выпьем за нас за всех. За то, что в нашем музее появились мужские руки и добрые сердца. За новую жизнь!

– Ура! – закричал Федор.

Снежана Петровна поморщилась, но Берта Абрамовна радостно подхватила и тоже закричала «ура»!

Когда все выпили и закусили пирогом, когда Михаил Иванович смотрел вожделенным взглядом на Елену Анатольевну в русском сарафане, в кокошнике, который она так и не сняла, когда Снежана Петровна соглашалась ехать сегодня к Федору на дачу, в дверях появился Борис. Мокрый, несчастный и обиженный.

– Господи, Борис. А я-то думаю, кого не хватает? – ахнула Берта Абрамовна. Про Бориса действительно все забыли, и от этого было неловко. Федор и Михаил Иванович поднялись, пожали Борису руку, усадили за стол. Гуля, хоть и фыркнув, но поставила перед ним тарелку с пирогом.

– Я ж все понимаю. Ну кто я? Чего я вам? – начал говорить Борис, но Федор быстро протянул ему стопку. Борис выпил, и Федор тут же налил еще одну. Борис послушно выпил вторую, как лекарство.

– Притормози, – толкнула его легонько в спину Гуля.

– Так вот я говорю, что мое дело маленькое, – продолжал Борис, откусив пирог. – Что, я не понимаю, что ли? Мое дело – десятое, как говорится. Я же не он. – Борис ткнул пальцем в Михаила Ивановича. – Я не в обиде. Совсем. Держите здесь и спасибо вам. Куда я еще пойду? Мне много ведь не надо, но я тоже не могу без души. Вот, звали меня стоянку охранять. Так я отказался. А там деньги приличные предлагали. Но не могу я там. Не там мне место. Здесь… Я вот посмотрю на рояль, так красиво. Мне на душе хорошо. А что я в машинах увижу? И часы. Мне сказали их снять, а у меня рука не поднимается. Они же исторические! Как их снять? Я каждое утро, между прочим, с них пыль стираю. И механизм научился заводить. Как я без часов-то? И ноты ваши мне нравятся. Посмотрю на них, так как будто умнее становлюсь. Нравится мне красота. И пейзажи нравятся. Картины всякие. Музыку я чувствую.

– Выпей еще. – Федор налил стопку и протянул Борису.

– Так я что говорю то. Я ж понимаю, что вы все из другого теста, поэтому и не тревожил. Думал, что сам справлюсь. Но не смог. – Борис покраснел и едва не плакал от отчаяния.

– Борис, говорите, что случилось. – До Берты Абрамовны первой дошла причина страданий Бориса.

– Крыша, – выдохнул тот, – протечка. Чердак уже залило. Я пытался забить, но у меня ж ни материалов, ничего нет. Прикрыл картонкой, да разве спасет?

– У нас чердак затоплен? – уточнила Берта Абрамовна.

– Ну, как сказать? Да.

– Нет, я знала, что что-то случится. Чувствовала!

– Так я ни при чем! Я ж за крышу не отвечаю! Дожди ж были. Вот и потекло все.

– Надо же что-то делать! Что? Сколько раз я посылала заявку на ремонт крыши? Сколько! Только обещают. Вот, дождались!

– Так, Берта Абрамовна, спокойно, – строгим голосом отчеканил Михаил Иванович.

Трое мужчин дружно встали из-за стола и ушли. Что они там делали, о чем говорили, женщины не знали. Они сидели, потягивали ликер, ели пирог с капустой и наслаждались женским счастьем – мужчины рядом, они все решат.

– Правда, удивительное состояние, – сказала Лейла Махмудовна.

И никто не смог ей возразить. Даже Гуля.

Но такие удивительные минуты не могут растянуться на часы. Вдруг раздался звук, похожий на взрыв. Берта Абрамовна встала, потом села и опять встала. Гуля охнула и прикрылась подносом.

– Я это чувствовала, еще с утра, – сказала Лейла Махмудовна. – Ноги не болели ночью. Я даже думала, что они отнялись – ниже пояса никакой боли.

– И я сегодня плохо спала, – тихо произнесла Снежана Петровна.

– Это ты от алкоголя плохо спала, – по привычке заметила Ирина Марковна, но как-то по-доброму, по-матерински.

Женщины говорили тихо. И в следующий момент раздался еще один взрыв – более сильный. Казалось, что грохот стоял очень долго.

– Что это? – спросила испуганно Елена Анатольевна.

– Не знаю, Еленочка. Не знаю, – ответила Берта Абрамовна.

Наконец главная хранительница нашла в себе силы встать со стула и пойти к дверям. Тут же исчезла ее способность незаметно и молниеносно перемещаться в пространстве – до дверей Берта Абрамовна шла тяжело и медленно. Так медленно, что, казалось, время остановилось. Дверь она открыть так и не смогла, замерев буквально в шаге от дверной ручки. И всем было понятно без слов, что главной хранительнице просто страшно выйти из этого маленького, тесного буфетика, где всегда стоял неуловимый запах мокрых тряпок и котлет. Где также неожиданно вкусно и до одури терпко запахло ванилином, а здоровенный самовар, давно не чищенный, мутный, не удостоившийся внимания Ирины Марковны, вселял спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. И липкие клеенчатые скатерти, за долгие годы намертво приклеенные к столам, в ярких помидорах, вызывали скорее умиление, чем раздражение. Даже сахар из общей сахарницы, стоявшей рядом с самоваром, с воткнутой в нее ложкой, явно давно не мытой, был слаще и вкуснее. И это помещение, где могло быть только два температурных режима – или душно и жарко, или холодно и промозгло, вдруг стало таким же убежищем для сотрудниц музея, как собственный дом. Они сидели и смотрели на главную хранительницу, которая не могла найти в себе сил открыть дверь в тот, другой мир. Пусть рухнет все вокруг, только сохранится этот буфет, этот закуток мгновенного и такого мифического счастья и покоя.