Ночной карнавал - Елена Благова

Я впервые во дворце. В королевском дворце.

Я поднимаюсь по лестнице, устланной узорчатыми коврами; стараюсь, пока иду, рассмотреть диковинный ковровый узор, все мельтешит и кружится перед глазами, и я чуть не валюсь в обморок. Сжимаю кулаки и шепчу сначала ругательство, затем молитву, чтоб не упасть на высоких моих каблуках. Я купила у Дюпле туфли на шпильках; каблуки-иголки столь высоки, что страшно на них ступать — сдается, что идешь по канату над свистящей, бросающей в тебя камни и тухлые яйца, гикающей, гомонящей толпой. Ты не можешь покачнуться и упасть. Ты не примешь позора. Упасть нельзя; можно умереть. А ты хочешь и будешь жить. Тебе на роду написано жить.

А Солнца люстр швыряют в меня иглы пронзительного света. И я пронзена золотыми стрелами, и грудь моя вся в светящихся ранах, и волосы мои просвечены насквозь. И я иду по огромному залу, по гладкому паркету, как по льду озера, где отражается скопление мерцающих огней, и улыбаюсь герцогам и князьям, королям и графам, наследным принцам и баронам, а глаза мои ищут Царя: неужели на ваших королевских приемах, знаменитых на весь Пари и на всю Эроп, не бывает царей никогда?

И герцоги и принцы подходят к моей руке, и целуют мои перстни, и, поднимая голову, учтиво глядят на меня. Они ждут, чтобы я представилась. Назвала себя. Что я им скажу? Что я самозванка?.. Что я тоже принцесса?.. Я, левая пятка мадам Лу?..

Солнца! Великие Солнца королевских люстр! Горите. Не потухайте. Может, Бог даст мне еще немного поглядеть на вас.

Шины авто прошелестели по ночному Пари, как расческа по чистым волосам.

— Тебе не холодно, Мадлен?..

— Нет.

Граф при выходе из машины накинул манто Мадлен на плечи. Она боялась наступить на брабантские кружева платья и шагала медленно и важно, пристально глядя себе под ноги, как курица. Тяжелая дверь парадного подъезда отъехала, лакеи в ливреях почтительно поклонились. В лица вновь прибывшим ударил яркий свет, запахи духов. Цветочные ароматы — сирень, жасмин, фиалка — смешивались с пряной прелестью арабского Востока. А цирковых слонов душат духами?.. Не болтай ерунды, Мадлен. Озирайся. Гляди. Запоминай. В кои-то веки тебе посчастливилось…

Под резкие удары смычков о струны скрипок и виолончелей — музыканты играли Виват гостям короля — знатные дамы и господа Эроп гордо и величественно, как подобало их высоким санам, поднимались по мраморной лестнице в огромный бальный зал. Белые колонны, вы выточены из сахарных голов. Вас можно лизать, если поднесут чашку чаю: сахару не потребуется. А что за картины над затылками?.. Там, в вышине?.. Ах, госпожа не знает. Это знаменитый Рапалли расписывал здесь, во дворце Цезарей, потолки. Фрески украшают ниши и апсиды, потайные закутки. Фрески цветными тучами и яркими птицами летят по потолку, как по небу. Что на них изображено? Летящие женщины и бедные бескрылые мужчины. За что же бедняг мужчин так?.. А не обрывайте крылья у женщин. Не отпиливайте их. Не рубите. Не отсекайте ножами и топорами. Целуйте своих Ангелов. Плачьте по ним, если они уходят на небо раньше вас. Когда вы уйдете — кто по вас заплачет?

— Мадлен, поправь бретельку. Заправь под корсаж. Незаметно.

— А буфет здесь есть, у твоего короля?.. Хочу воды. Пить. И пирожное.

— Опять воды!.. Ты родом из пустыни. Я попрошу короля приказать подать тебе к столу ведро воды. Ты замучила меня! Это вечер у короля… а не ужин у мадам Лу с попугаями и «Вдовой Клико»..

Она, проходя мимо лакея, тупо и безрадостно стоящего с расписным подносом в руках, схватила стакан с лимонадом и залпом осушила.

— Ух!.. легче стало.

— Ты как на сенокосе. Зачем я тебя сюда взял.

Его глаза, кидая вокруг искры, торжествовали.

Никто не мог сравниться на балу с красотой его дамы.

Он победно оглядывался, ведя Мадлен под руку.

— Помни: ты герцогиня де Гиз, из обедневших де Гизов, если к тебе начнут приставать, кто ты да что. Родом из Лотарингии… поэтому небольшой акцент… Если будешь себя хорошо вести, деточка, — он притворно засюсюкал, — будешь допущена к ручке короля.

— Ты мне покажешь короля, Куто?..

— А как же. Сразу же. Его еще нет в зале. Его, как цукат, приберегают напоследок, чтобы воткнуть в верхушку торта.

Какое сумасшествие. Она сбежала из Воспитательного Дома; из Веселого Дома. Из какого Дома ей бежать в следующий раз? Нынче она в Королевском Доме: гостья. Из-под богатого белопенного кружевного наряда — юбки бьют по паркету роскошным прибоем — видны, мелькают носки грубо, вслепую позолоченных дешевых туфель, пошлых туфлишек из лавки старой перечницы Дюпле, купленных за пять монет. За пять монет можно пообедать на открытой террасе, под зонтами любого кафе на Холме Мучеников. Смотри, Мадлен, сквозь анфиладу: далеко, в призрачном мареве, накрыты столы, и на них заморская снедь — изюм из Индии, красная и черная икра из Гипербореи, моченая брусника в вазочках, похожих на бочонки, из Мангазеи, бастурма из Хивы. Вся земля кормит Королевский Дом; не слишком ли жирно будет? Король, король, а за что тебя казнили тогда?.. Ох, не спрашивай, красавица. Солгу, если отвечу, что не знаю. Знаю. Как же. Знаю наизусть. И ты знаешь. Зачем тогда спрашиваешь?

Дамы оглядывались на Мадлен. Она была безумно, преступно хороша. Так хороша не могла быть смертная женщина.

Как дрожали голые лилейные цветки плеч, высовываясь из режущей тело резинки корсажа; как гнулась по-лебяжьи высокая сильная шея, и жилы прорисовывались на ней, и как вспыхивали густым лихорадочным румянцем щеки и лоб, загорелые за лето на отмелях Зеленоглазой, и, Господи, как тонко Ты вырезал из карельской березы этот профиль; этот чуткий, с раздувающимися ноздрями, нос; эти тяжелые, как раковины, веки; и вот оно, безумье синих глаз, их великолепное юродство, их световые фонтаны и водопады, снопы искр, что мечут радужки: это не сапфиры, не аквамарины, это глаза, принадлежащие смертной женщине… бессмертной, прошу прощенья, вы ослышались. Не сотвори себе кумира, граф!.. Отстаньте. За один взгляд этих глаз я душу отдам.

Так мужик купился когда-то на синий, втягивающий взгляд Евы.

Мадлен кусала губы. Она перед выездом накрасила их помадой от Паломы, потом рассердилась и перчаткой всю помаду стерла. Кровь и так расцвечивала гранатовым соком ее прелестный рот с золотым пушком над верхней чуть вздернутой губой.

— Куто…

Она опиралась на его руку. Они шли по залу рука об руку, как муж и жена, отражаясь в навощенном, скрипящем под бальными туфлями паркете.

—.. скажи, что мне делать?.. Кому кланяться?.. Мне все кланяются, а я ничего не понимаю… а ты молчишь, как в рот воды набрал… пить хочу…

Граф придержал ее. Они остановились напротив двух оживленно беседующих дам. Одна старуха, с лорнетом. Ежеминутно приседала в реверансе, приветствуя идущих мимо. Складчатая, черепаховая высохшая шея, совиные кожаные круги вокруг глаз, седые брови, седые патлы, неумело закрученные в растрепанные букли. Другая — молодая. Одного возраста с Мадлен. Так и брызгала на графа и его спутницу черным соком вишневых ягод: ресницы не прикрывали, не спасали от огня, бьющего наотмашь из-под век, из-под сведенных собольих бровей, из-подо лба с гладко зачесанными на прямой пробор смоляными волосами — то ли византийская икона, то ли египетская блудница.