Дикие пчелы - Иван Басаргин

– Милый Шарик! Пришел к нам? Хорошо-то как!

– Нашла с кем миловаться! – наливаясь обидой, крикнул Безродный. Спрыгнул с коня, щуря глаза, посмотрел на жену.

Шарик узнал Груню, терся об ее колени, лизал руки, тихо поскуливал, словно жаловался.

– Это как же понимать? Знать, тебе собака дороже, чем муж? Ради кого я полгода бродил по тайге – клещ и гнус меня точил, потом мотался по Маньчжурии, чтобы сбыть свой товар? А ты, ты как приветила!

– А ты? Люди говорили, что ты был у отца… Не захотел домой. Видно, не очень я нужна тебе – другую нашел? А потом, потом люди говорят… а что тебе говорить, что ты понимаешь! – выкрикнула Груня, заплакала и бросилась в дом.

Безродный отвязал пса, подвел к столбу, что стоял у забора, накинул кольцо на крюк – очертил волю пса на длину цепи. Пес бессильно опустился на мерзлую землю, проводил злобным взглядом хозяина: пока только на это хватало сил. Безродный морил его голодом и сек кнутом, добивался покорности. Но пес не покорился.

– Ну что, может, теперь одумаешься? – издали спросил Безродный.

Пес ощерился, показал клыки-шилья.

– Цыган через тебя наведал мне судьбу, смерть нагадал. Смешно, конечно, а в общем-то интересно даже. А вдруг он прав? Ить он от роду-то цыган. Однако хватит, пошумели и давай мирно жить. А то вон и Груняша на меня чего-то злобится. А чего, понять не могу, – примирительно сказал Безродный, расседлал коня, завел в конюшню на выстойку.

Из дому выбежала работница Прасковья, запричитала:

– Приехал наш разлюбезный, кормилец наш прикатил. Наскучились…

– Ладно, хватит. Иди топи баню, стол готовь, – оборвал ее Безродный. Медленно пошел в дом.

В прихожей разделся, зачерпнул ковш квасу и не отрываясь выпил. Поднялся на второй этаж, бросил шубу на перила. Груня лежала на кровати и плакала.

– Ну, хватит, хватит! С чего это ты взяла, что я нашел другую? Разве может быть мне кто-либо дороже тебя? Ну иди ко мне. – Безродный обнял Груню, начал целовать губы, глаза, щеки.

Но Груня его оттолкнула и выпалила:

– А на тебя говорят, что людей ты убиваешь, – испугалась своих слов, метнулась в угол кровати и сжалась бельчонком.

Подался назад и Безродный, будто его кто ударил в грудь. Но тут же усмехнулся, сел на кровать, взял Груню за руки и торопливо зашептал:

– Дурочка моя, как ты могла такое придумать, кто это тебе наговорил? Да разве я похож на убийцу? Ну посмотри же! Все честно заработал. От зависти люди клевещут. Потому, что никто из них не знает, как искать эти дорогие корни. А я все могу! Вона, глянь-ка, сколько я тебе золота привез. Ну, смотри! – Безродный выхватил из-за пазухи кожаный мешочек, трясущимися руками развязал тесемки и высыпал золото на стол. Со звоном рассыпались по скатерти золотые монеты. – Врут тебе люди, а ты веришь! Кто видел, что я убивал? Покажи мне того человека. На Евангелии поклянусь, распятие поцелую, что я чист перед людьми и богом.

– Поклянись, поцелуй! Ну, Степа…

Безродный сорвал с божнички бронзовое распятие Христа, троекратно чмокнул влажными губами холодный и чуть кисловатый металл:

– Клянусь перед богом и тобой, что я чист и безгрешен!

– Ну вот, теперь верю, – легко вздохнула Груня. – Значит, врут люди? Как хорошо-то. Значит, это не ты, другие…

Груня пересыпала с ладони на ладонь золотые монеты, радовалась как дитя. Безродный, распаренный после бани, лежал на кровати и пристально смотрел на жену, почему-то хмурился.

– Хватит, Груня, собери и спрячь, тебе на сохрану даю. Убери, – не выдержал Безродный.

Не хватало больше сил смотреть на золото: казалось ему, что не золото пересыпается в руках, кровь людская переливается. Да, такова была цена того золота. Еще сильнее посуровел. Сказанное Груней насторожило. Тюрьма и каторга ему не грозили. Если тронут его, то полетят и другие головы. А потом все это доказать надо. Решил: «Завтра же задам пир по случаю приезда. Хоть языки будут короче. Да и пощупаю, кто и чем дышит».

На званый пир пришли все сельчане, но, как и раньше, не явились лишь двое: Турин и Козин. Их Безродный давно причислил к своим врагам, которых надо было уничтожить. За столом Безродный был обходителен с каждым. Это трогало людей, но почти каждый думал: «А зачем ему перед нами комедь ломать, быть добрым? Значит, он от нас чего-то хочет? Но чего?» Не могли пока понять мужики.

Все сильно подпили. Безродный начал бахвалиться:

– Нашли мы с напарником, други мои, такую плантацию корня женьшеня, что сами охнули. Нашли в такой глухоманище, что поди туда сам дьявол не забирался. А допрежь месяц пробродили попусту. Кругом зверье, гнусище – страшно и вспомнить. Трех тигров убили, семь раз медведи нападали. От хунхузов два раза бегали. Нас-то двое было, а их тьма-тьмущая. Моего напарника ранили в ногу, но, добро, только кожу пуля сорвала. Пять дней капали ту плантацию. Один корень вытянул на два фунта. Остальные по полфунту и меньше. За двухфунтовый-то в Харбине была целая драчка. Гору золота нам за него насыпали, только мешок подставляй, у них женьшень в великой чести и в цене. Настой того корня пьют самые богатые купцы и мандарины. Пробовал и я пить тот настой, но только без веры-то в него силы не почуял. Так, трава травой. Пахнет чуток землей и сыростью, и не больше.

Хоть и пьяны были мужики и бабы, но видел Безродный, что не верят они рассказанному, никто не смотрел ему в глаза. «Ну и хрен с вами, не верите, и не надо, – злился Безродный. – Главное, что пришли, а там посмотрим, что и как. Если бы они знали, что я творил… Знать, живут догадками». Розов, тот, похоже, верил, потирал руки, во всем поддакивал хозяину. Да и не пристало вроде есть-пить и на хозяина же околесицу плести. Говорил:

– Везет же людям. Знают, как и где растет корень. Взял бы меня, Степан Егорыч, в напарники. Ходок я хороший, глаза что у рыси.

– Посмотрим, посмотрим, – ответил неопределенно Безродный, а сам подумал: «Тебя, дурака, возьми, так ты от страха умрешь».

– Мы вот ходили к охотникам, так те все без утайки нам рассказали: как добывать зверя, пушнину, как ловчее ловить рыбу. Вот и ты бы поделился с нами. Может, кому-никому и подфартило бы, – приставал Розов.

– Корни искать – это вам не белок добывать. Душа должна быть чистой, а руки и того больше. Так он может вам и не показаться. Тут сложное дело-то.

Ломакин, хоть и был уже пьян, прищурился и спросил:

– А у тебя душа и руки чисты? А, Степан Егорыч?

– Без чистоты душевной и не ходи искать те корни. Инородцы перед охотой за корнем даже с бабой не спят, все своего духа гор молят, чтобы послал им удачу на тропе охоты. Словом, надо быть во всем человеком. А мы-то порой клевещем друг на друга, завидуем, кому радостно, – поучительно говорил Безродный.

– Знать, не покажешь?

– Сказал – посмотрю и подумаю. От вас все зависит: будете людьми, чего ж, покажу и эту охоту. Староверы показали, а я чем хуже их?