Я уже не боюсь - Егор Зарубов

– Учись, лошара, – ухмыляется Китаец.

– Иди в жопу.

– Сам иди в жопу, лошара.

– Ну что, идемте на аллею? – говорит Алла, но Долгопрудный качает головой:

– На первое озеро. Там прохладнее.

Вспоминаю, как в свое время удивлялся, когда в школе ребята с Демеевки, обитающие на другом конце парка, называли третье озеро четвертым. А потом понял, что они считают с другого конца.

Идем через лес и выныриваем из чащи возле озера. Вокруг пусто, лишь бабулька в ситцевом платье бредет вдоль берега с унылым бассетом на поводке, да на другом берегу, на детской площадке, мальчуган, ухватившись за поручни, крутит ногами заржавленный, жутко стонущий барабан. На полянке рядом с ним лежит и читает книгу стройная девушка в огромных солнцезащитных очках. Наверное, у нее плеер в ушах или она глухая, раз грохот барабана не мешает.

– Ну что, может, покерок распишем? – говорит Жмен, вытаскивая из пакета покрытую холодными каплями бутылку.

– Ты сначала денег за пивчан подгони, – отвечает Долгопрудный.

– А стаканчики брали? – спрашивает Алла и достает свой «Букет Молдавии».

– Неа. Извини. Так что, Евгений, бабло даешь или воду из озера будешь хлебать?

– Та ща, погодь…

Жмен нехотя звенит мелочью в карманах, бережно отсчитывает золотистые монетки и отсыпает в ладонь Долгопрудного.

– Ну теперь можно и покерок. Листик и ручку взял?

– Ага, – кивает Жмен, доставая из заднего кармана сложенный вчетверо тетрадный листок и огрызок карандаша. Китаец тем временем тасует потрепанную колоду карт.

– Это не покер, – говорю я.

– Чего? – удивляется Жмен, откладывая карты в сторону, и тянется за пивом.

– Мне батя рассказывал. Это типа преферанса что-то, а настоящий покер другой.

Все замолкают, когда я упоминаю отца: не знают, что сказать. Я тоже молчу. Только что родившаяся, мгновенная, сминающая все внутри раскаленными тисками боль от мысли об отце тут же тает без следа. Хрустнув пластиковой пробкой, вливаю в рот ледяную темную жидкость; от холода, сенной горечи и проступающего сквозь нее вкуса спирта слезятся глаза. Вытираю слезы ладонью, но парк перед глазами все равно расплывается, и неясный образ рвущейся ткани придавленного жарой мира и царящей за ним бесконечной, слепящей пустоты вновь мелькает на задворках мыслей.

Прохладный ветерок подергивает воду в озере рябью и холодит покрытую испариной кожу. Алла шуршит длинными тонкими пальцами в пакете с чипсами «Lay’s», вытянув вперед скрещенные ноги; кузнечик прыгает на ее загорелую, со свежей царапиной у косточки щиколотку и тут же спешит дальше по своим делам.

Жмен, как всегда, проигрывает, а Китаец, как обычно, побеждает. Так было всегда, испокон веков, и единственная интрига обычно в том, кто займет второе и третье места. Сегодня удача улыбается мне. Впрочем, это как посмотреть: Долгопрудный на краю скамейки лижется с забравшейся к нему на колени Аллой, а мы со Жменом и Китайцем наслаждаемся обществом друг друга. Впрочем, рот Долгопрудного, занятый Аллиным языком, не может потреблять пиво, чему все очень даже рады. Память о коварстве «Веселого монаха», который поначалу идет как «Дюшес», а потом вмиг вышибает мозги, выветрилась из головы после последнего распития на той неделе, и сейчас горьковатое, успевшее нагреться пиво отлично льется в измученную жаждой глотку. Хотя нет – я помню, но все равно хочу наглушиться, лишь бы как-то ускорить время и не ждать, пока эти проклятые минуты-черепахи доползут до завтрашнего утра. Вдруг меня начнут кусать сомнения…

Темнота стремительно сгущается среди деревьев, заполняет смолистой чернотой лес и языками подбирается к озеру; тени деревьев и фонарей заостряются, становятся гуще и начинают сливаться в единый покров прохладного мрака. С уходом дневного зноя в парк тянутся смеющиеся парочки, стайки малышни, мамы с колясками и просто желающие прогуляться после жаркого душного дня. Частокол многоэтажек, днем едва заметных в листве, сейчас расцветает россыпью ярких огоньков, будто звезды собираются у самой земли перед атакой на стремительно темнеющее небо.

Допиваю пиво и швыряю бутылку в переполненную урну. Достаю и прикуриваю последнюю сигарету, хотя от курева во рту уже стоит металлический привкус. Рядом Долгопрудный опять хрустит своей «Мивиной». Из глубины парка начинает доноситься басовое уханье. Мелькает мысль о той дискотеке, на которой я набрался смелости и поцеловал Юлю… Мелькает, проносится перед мысленным взором и пропадает за горизонтом, как летучая звезда.

Смотрю, как последний дневной свет стягивается к центру озера, будто вода, вытекающая в слив ванны, или картинка на старом бабушкином телевизоре, которая после выключения сжимается на миг в яркую точку, прежде чем окончательно погаснуть.

Пульсирующие в темноте басы манят и подгоняют.

– Ну что, двинули? – говорю я и вскакиваю.

– Да пора уже… – лениво откликается зевающий Жмен, медленно поднимаясь и собирая карты; от пива он погрузился в липкую полудрему, и теперь слова выплывают из его рта медленно, как оглушенные глубинной бомбой рыбы: – Темыч, вы с нами?

Ничего – только звуки поцелуев и шепотки.

– Блин, Долгопрудный! Ты что, за брекеты языком зацепился? Говорю, с нами на дискач потулите или нет?

Оторвавшись от губ Аллы, Долгопрудный качает головой и слегка ошалелым голосом отвечает:

– Не. Мы домой.

– К тебе или к Алле?

– Не твоего ума дело. До завтра.

– Чао.

Долгопрудный с Аллой, взявшись за руки, растворяются в темноте, окутавшей все вокруг плотной, не по-городскому непроницаемой для глаза завесой; кажется, что, вытянув руку, я смогу коснуться этой черноты кончиками пальцев и прорвать ее, как полиэтиленовую пленку.

– Предатели, – говорит Китаец, и Жмен смеется.

– У Долгопрудного родаки на даче. Так что у них своя дискотека.

– Ну шо, погнали в центр…

– Ага.

Центром называют сердцевину парка, где аттракционы, тир, карусели, огромное чертово колесо и примостившаяся у его подножия старая танцплощадка, где по выходным устраивают дискотеки. По дамбе, разделяющей первое и второе озера, мы идем к едва заметному среди первых звезд силуэту чертова колеса, впечатанному в небо диковинным узором. Туда же сползаются и другие черные фигуры, огоньки сигарет в руках порхают в темноте яркими светлячками. Нарастающая канонада дискотеки кажется боем барабанов в дебрях джунглей, и Жмен, Китаец, я сам и все эти люди-тени вокруг на миг представляются диким первобытным племенем, стекающимся, чтобы увидеть первое жертвоприношение наступающей осени.

Вообще я никогда не любил дискотеки – ходил только из-за девчонок и танцевал на одних медляках. Но сегодня ныряю с головой. Не знаю почему. Может, из-за Юли. Она любила танцевать.