Я тебя никому не отдам - Анастасия Франц

— Я мог тебя потерять, Саш… — голос хриплый. — Я бы этого не пережил, малышка, — в его голос вновь проникают тёплые нотки, смешиваясь со страхом.

И я действительно чувствую, как сильно он переживал и места себе не находил. Это всё видно по его состоянию: тёмным кругам, бледности, и по боли, затаившейся в глазах, хоть её почти и не заметно, потому что он скрывает это от меня. Не знаю зачем, но это так.

— Я выжила и сейчас я рядом с тобой, — обнимаю его крепче, не желаю отпускать.

— Я тебя не отпущу, — припечатывает и, повернув голову влево, целует в шею, отчего по коже проходит электрический разряд и бегут мурашки.



Тяжело вздыхаю, зарываясь лицом в его шею, с шумом выдыхаю и вновь вдыхаю, чтобы его запах, который ни с чем и никогда не спутаю, проник в мои лёгкие. Чтобы я дышала им. Им одним.

— Нам нужно собираться, — говорит брат и отстраняется от меня.

— Хорошо, но для начала я обработаю твои руки. Там, в тумбочке стоит перекись и вата, можешь подать? — показываю, где находятся нужные предметы.

— Не нужно.

— Нужно, — хмурюсь и смотрю на него твёрдым взглядом. Не только он бывает настырным.

Давид больше ничего не говорит, поворачивает к той самой тумбочке, садится и достаёт перекись и вату. Подаёт мне. Беру в руки, открываю маленькую бутылочку с прозрачной жидкостью, капаю на белоснежную вату, беру бережно руки сводного брата и аккуратно обрабатываю сначала одну, потом другую. Мужчина стоически выдерживает эту процедуру, но пристально рассматривает моё лицо.

Дую на костяшки пальцем, потому как понимаю, как бы он стойко ни держался, всё равно щиплет. Обдуваю содранные костяшки своим дыханием, аккуратно обрабатываю. Неожиданно пальцы Полонского касаются моей пострадавшей щеки, осторожно гладят, касаются, и мне хочется в этот момент заурчать кошкой, прильнуть к его ладони и так остаться навеки.

Потом маленький комок белоснежной мокрой ваты забирает из моих рук брат и уже мне сам обрабатывает щёку, так же обдувая её своим дыханием. А я прикрываю глаза и не дышу, задержав дыхание, впитывая в себя эти секунды, его близость, его всего.

Я словно тону с головой в этом мужчине и не могу никак выплыть, да и хочу ли вообще? Потому что он единственный, из-за кого я дышу, живу, не боясь своего будущего, которое и так всё разбилось, разлетелось вдребезги, и его уже никогда не соберёшь, как бы мне этого ни хотелось.

Давид наклоняется и целует в пострадавшую щёку, а потом отстраняется. Всё происходит так быстро, что я не успеваю понять, что только что случилось. Я подалась было вслед за его губами, чтобы продлить этот миг, задержать его поцелуй, но я останавливаю себя.

Брат, ничего не сказав, встаёт, убирает перекись назад в тумбочку, использованную вату выбрасывает в мусорку и начинает собирать все мои вещи в сумку. Ничего не говорит. Мы всё так же молчим. Не отрывая взгляда от мужчины, слежу за каждым его движением, стараясь ничего не пропустить.

А потом он подходит ко мне с вещами, которые предварительно привёз мне для выписки, и начинает меня переодевать. Я сначала противлюсь, говоря, что сама переоденусь, по крайней мере попытаюсь, но один грозный взгляд Давида, и моё желание спорить улетучивается. Он впервые увидит мне полуобнажённой. Но всё происходит так быстро, что я не понимаю, как такое возможно. Словно он переодевал безмолвную куклу, которой я в принципе и являюсь. Только что с душой, живой, но это ничего не меняет.

Его движения быстрые, чёткие, как будто он делал это часто, отчего вновь в груди царапает плохое чувство. И я злюсь сама на себя, ничего не понимая. Брат не смотрит на моё лицо, сосредоточившись на деле. И я задаюсь вопросом: его не трогает то, что я перед ним полуобнажённая? Я не интересую его как девушка?

Минут через двадцать все вещи собраны. К нам вновь заходит мой лечащий врач. Отдаёт все нужны документы. Желает скорейшего выздоровления, говорит, что к нему на приём через месяц — для контроля моего состояния и понимания, есть ли улучшение. Ох, как же мне этого хочется, но… И уходит. Мы вновь остаёмся с братом одни.

Вещей у меня не так много, поэтому небольшую сумку Давид ставит мне колени, а меня берёт на руки. Я ойкаю и вцепляюсь в него, зажмурив глаза.

— Не бойся, — шепчет мне в макушку. — Я не позволю тебе упасть.

Эта фраза звучит двусмысленно, но я сильнее прижимаюсь к тёплому телу, в объятиях которого мне так хорошо, что не хочется, чтобы это чувство исчезало.

Мы выходим из клиники. Полонский окликает охранника, чтобы тот помог открыть дверь в машину, чтобы аккуратно меня посадить в кресло. Хмурый мужчина помогает, а потом вновь скрывается в здании. Давид аккуратно и бережно сажает меня в кресло возле водителя, убирает с колен сумку, кидая ту на заднее сидение, и пристёгивает меня ремнём безопасности.

Волосы упали на лицо, и мужчина с нежностью убирает прядь за ухо, целует в лоб и закрывает дверь. Обходит машину и садится в водительское кресло, заводит автомобиль, и вдруг у меня внутри расползается страх. Перед глазами проскальзывает тот самый момент, как на нас летит машина. Начинаю тяжело дышать, зажмуриваю глаза от ядовитого страха, впиваюсь пальцами в края кресла. Рот приоткрыт, вся сжимаюсь.

Чувствую осторожное прикосновение к своей руке. Той самой, что вцепилось в пассажирское кресло, и кажется, что вот-вот от него ничего не останется — с такой силой сжимаю пальцы.

Давид легко касается моей руки и переплетает наши пальцы. Потом он нежно, но настойчиво отнимает мою ладонь от обивки кресла.

— Не бойся, — шепчет на ушко. — Я не позволю, чтобы с тобой что-либо случилось, — повторяет те же слова, что и некоторое время назад.

Его шёпот, прикосновение рук успокаивает, и меня понемногу отпускает, становится легче дышать, и я приоткрываю глаза. Поворачиваю голову в сторону сводного брата и сталкиваюсь нос к носу.

— Я тебе это обещаю, Саша, — обдаёт своим дыханием моё лицо, и я киваю, понимаю, что кто угодно, но этот человек не причинит мне боли никогда. Не знаю почему, но я в этом уверена, как в самой себе.

Он ещё не разу не причинил мне ничего плохого, и я доверяю, доверяю ему как никому и никогда. Не считая папы, которого сейчас со мной рядом нет, и я вновь ощущаю знакомую тоску. Потому что в такие дни, а точнее ночи, мне плохо и ужасно не хватает его рядом. Тепла, любви, объятий и моего прозвища “Хвостик”, сказанного тихим ласковым голосом.

Киваю, и мужчина в последний раз на меня смотрит, затем плавно и осторожно трогается с места. Стараюсь дышать глубоко и не паниковать, потому что Давид действительно едет осторожно, пропуская каждую машину, и постепенно паника спадает на нет. Я почти спокойна, хоть всё ещё внутри звенит натянутая струна, которая не даёт до конца расслабиться.

Домой старший брат привозит меня примерно через час, что ещё раз подтверждает, что сейчас он заботится обо мне и не даст повториться тому ужасному случаю, который стёр моё будущее и разрушил мои мечты.