Суворов - Андрей Богданов

Суворов воздал особые почести капитану Суздальского полка Панкратьеву, который в день боя в Рахове подвергся атаке главных сил Казимира Пулавского на своем посту в Краснике. 100 суздальцев в 9-часовом бою за двое ворот и пролом, сделанный поляками в стене, отстояли Красник и заставили войско Пулавского бежать. Тем самым пулавцы спаслись от Суворова, мчавшегося на помощь Краснику, посадив пехоту на коней. «Сомневаюсь, — рапортовал Суворов о силах обоих полков конфедератов, — чтоб их всех более 1000 было… Если пенять на меня, что я зашел в горы (к Ландскроне), то как мне не пенять, что (другие командиры) их подпустили из Ченстохова и Великой Польши»?! (Д I.228–230)

Александр Васильевич сочувствовал хорошему офицеру Панкретьеву, который «недавно, по так называемой у офицеров безкуражице, что множество младше его выходили в майоры», подал прошение об отставке. Он сам был хорошо знаком с «бескуражицей». Лишь к сороковому дню рождения, 13 ноября 1771 г., генерал-майор получил, с сопроводительной запиской Веймарна, свой первый орден святой Анны (высланный ему с запиской графом Паниным еще в сентябре). Очень красивый (красный эмалевый крест на золотой вязи) орден был возложен на полководца «по воле всемилостивейшей государыни, награждающей особливую к службе Отечества ревность» (Д I.168; П 14). И — ни слова о победах, ни отклика на планы умиротворения Польской земли…

Напрасно Суворов с начала 1771 г. твердил о наращивании сил конфедератов и губительности политики командиров воинских частей, превратившихся в магнатов и в соперничестве между собой блещущих ложной отчетностью. Он прямо писал Веймарну: «Ныне же бунтовщики просто сказать подерзновеннее и избалованы, а сильнее против прошлогоднего почти вдвое, то есть прошлого года около сего времени было их везде всех на все тысячи две-три, а ныне тысячи четыре или пять». Разгромить их с малыми силами русских «уже мудренее» (Д I.249).

Веймарн не откликался на призывы Суворова активизировать борьбу с конфедератами. Командующего в Варшаве вполне удовлетворяла оборонительная тактика, в которой он не хотел ничего менять даже под угрозой усиления конфедератов. Разрозненность русских бригад и полков, командиры которых не стремились координировать свои действия, устраивала Веймарна в высшей степени. Война шла, русская военная администрация управляла поместьями конфедератов, войска брали законную добычу, львиная «государева» доля которой стекалась в Варшаву; государыня время от времени награждала за легкие победы над бунтовщиками; лояльные паны были щедры, а польки — как всегда прекрасны: чего было еще желать? На судьбу разоряемого войной народа Веймарну, как и панам, было наплевать.

Конфедератам тоже было неплохо: они были окружены героическим ореолом борцов за веру и отечество, купались в пламенной любви патриотических женщин и забирали себе все, что хотели, а от набегов отдыхали в укрепленных монастырях и на своих всем известных базах, которые русские войска отчего-то не трогали… Не все мечтали принять героическую смерть, но ведь никто не ждал, что паны будут искать ее в бою. Лихой конь всегда готов был унести польского витязя подальше от страшных русских штыков. Утомившись бежать, можно было тихо и мирно сдаться в плен, уехать в свое поместье, укрепить здоровье, а там, глядишь, собраться на новые «подвиги».

Словом, все были довольны, кроме простонародья, до которого никому не было дела. Оно привычно страдало, т.к. видало и не такое. Никто не хотел «раскачивать лодку», кроме Суворова, полагавшего, что армия, призванная защищать «обывателей», своей функции в Польше не исполняет. Помочь Александру Васильевичу могли только пылкие французы — и они помогали воистину «от души». Всю страну будоражили слухи о грандиозных планах Дюмурье, способных нарушить удобное всем течение полувоенной жизни.

Обеспокоенный Веймарн ордером № 275 от 10 февраля известил Суворова о намерениях противника захватить Краков для проведения сейма и выбора нового короля. Якобы для этой операции в Ландскроне изготовлялись петарды, а в Ченстохове делались запасы. Александр Васильевич, основным занятием которого, судя по рапортам, была военная разведка, пытался объяснить начальству, что все это ерунда, все шевеления противника ему известны. Вот если бы «полковник Древиц с его войском подвинулся к Кракову, все дело было бы легче, и мы были бы сильны, чтоб и Ченстохов, и Ланскорону держать в узде», т.е. блокировать эти два бунтовских гнезда и вывести их из игры. «На это общие отговорки непотребны, а только постоянная ревность к службе Отечества» (Д I.232, 248, 251).

Лишь 22 февраля Суворов понял, что из страхов Веймарна относительно нападения на Краков можно извлечь пользу. Он направил рапорт, что (раз уж русские войска не планируют упреждающих действий) Краков может быть захвачен Пулавским. Прийти на помощь Кракову, писал Александр Васильеивч, «мне тяжело, хотя и поспею, буду драться… Правда, что ныне, дабы и меня в опасность не ввергнуть, надлежит войскам команды господина полковника и кавалера Древица поспешить к краковской стороне для сближения со мною». Напугав начальство, раз оно желало пугаться, как следует, Суворов поставил Веймарну ультиматум: «Новые эти движения выйдут пустыми, ежели он, господин полковник, в моей точной команде состоять не будет… Два хозяина в одном дому быть не могут… В противном случае я от ответственности свободен» (Д I.233).

Ультиматум был отвергнут — Веймарн нарушать удобное ему соперничество командиров не захотел. Но Дюмурье не отставал и так кричал о своих планах, что вести о грядущем захвате Кракова дошли до Вены, оттуда до Петербурга и, наконец, до русского посла в Варшаве. В этих условиях Веймарн не решился дать коменданту Кракова и Древицу приказы действовать независимо от Суворова, получившего 21 апреля предписание готовиться к выступлению в Малую Польшу. Это было все, что нужно Александру Васильевичу, чтобы, как старшему по чину, принять власть над войсками Краковского района и навести там порядок. Древиц не мог даже сказать «нихт фирштейн»: Суворов знал этот его трюк и отдавал приказы письменно, на чистейшем немецком языке…

Александр Васильевич понимал, что если он появится под Краковом заранее, подчинит себе местные войска и разрушит планы противника до начала их реализации, то будет выглядеть скандалистом, желающим командовать там, где никакой опасности нет. Он двинулся в Краковское воеводство лишь в начале мая, когда там уже хозяйничали солдаты Дюмурье.

18 апреля лихой француз с наемниками и шляхтой отбросил Древица за Вислу и занял Краков, в замке которого укрылся русский гарнизон во главе с подполковником Эбшелвицем. Укрепляясь в окрестностях, Дюмурье вызвал все свои войска из-за австрийской границы. 8 мая Суворов решил, что пора браться за дело. «С хорошей дракой переправились мы за Дунаец вброд, — рапортовал он. — Опровергнув все, собираемся итти к Бохне. Я тем сыт. Все у них по французскому вихрю» (т.е. образцу). 9 мая доложил: «Мы в Кракове… Первую стражу разломали». Разгромив в полутора верстах от города «возмутительскую первую стражу под командой их полковников: Ленартовича, Рогалинского, Вержбовского и маршалка Лосоцкого, — …соединились мы под Краковом с г. полковником и ордена Святого Георгия кавалером Древицем. Маршируя в ночи, на рассвете (10 мая) напали мы в трех местах на шанцы под Тынцом», — укрепленным городком с замком и огражденным стенами монастырем.