Второй после Бога - Курт Ауст

После этого я проводил юнкера Стига в пасторскую усадьбу и устроил его и Герберта у пробста, который только что вернулся после вечерней службы и сказал, что для него большая честь принимать у себя таких важных господ.

Когда я вернулся, нунций сидел, закрывшись в своей комнате, он хотел вечером отдохнуть, если не считать ужина, “compieta”, который, как я понял, должен был быть в шесть-семь вечера. Несмотря на то, что было воскресенье, он не проявил никакого интереса к моему предложению посетить церковную службу, и, уходя, я слышал, как он демонстративно, с шумом задвинул засов на двери.

Пока я ходил по городу, совсем стемнело.

Тёнсберг расположен на плоском треугольнике между внушительной Дворцовой горой на севере, холмистой грядой Мёллебаккен на востоке и берегом фьорда – на юго-западе. Город разрезают две улицы – Ланггатен, которая тянется от подножья Дворцовой горы, сворачивая на юг к разрушенной ограде монастыря Олава Святого, и Эврегатен, которая начинается в центре города, направляется к Мёллебаккен, но по пути, словно передумав, проходит через весь город параллельно Ланггатен. Между этими двумя улицами находится множество маленьких улочек и переулков, многие из них не имеют даже названия. Некоторые застроены жилыми домами, но не все. Усадьба парусника Лассена стоит у воды, в самом конце проулка – он почему-то называется Грязным. Между берегом и Ланггатен, параллельно им, идет улица, которую мы называли Нижней, но ее преграждают фруктовый сад судовладельца Могенсена и пивоварня торговца Мадсена, и потому в качестве улицы она неудобна.

Бродя по городу, я посетил все грязные трактирчики у Мёллебаккен и все сомнительные пивные возле причалов, заходил в церковь Святого Лавранса и в церковь Святой Марии, но нигде не встретил окулиста, крестьянина, торговца или профессора, похожего на Томаса Буберга.

Разочарованный, я вернулся на свой постоялый двор – я так радовался, что вечером смогу поговорить с Томасом. Мне хотелось многое рассказать ему и не меньше узнать от него. Дверь нунция была по-прежнему заперта. Я поставил возле двери миску с супом, немного хлеба, постучал и сказал, что он должен сразу забрать еду, потому что в доме достаточно голодных постояльцев – и я имел в виду не только тех, кто платил за себя. Нунций открыл дверь, тени, падавшие на его морщинистое лицо, скрывали глаза, и при свете фонаря в его лице было что-то зловещее. Я пожелал ему доброй ночи и ушел к себе. Услыхав, что он задвинул засов, я тихонько вышел из своей комнаты и на уровне колен всунул щепку в щель между дверью и притолокой. Если, пока я сплю, нунций отправится на ночную прогулку, я утром хотя бы узнаю об этом.

Перед тем как уснуть, я вспомнил один наш с Томасом разговор, состоявшийся месяц назад. Я тогда читал книгу Иакова из Варацце “Legenda Aurea”[9]. Это была одна из моих любимых книг, мне всегда нравилось читать о многосторонних, мудрых, врачующих душу способностях Блаженного Августина – казалось, что все трудности разрешатся, стоит только обратиться к такому святому. Я даже завидовал папистам.

В истории, которую я тогда читал Томасу, рассказывалось о Диаволе, проходившем мимо Блаженного Августина с большим фолиантом на плече. Августин поднял глаза от своей рукописи и попросил Диавола показать ему, что написано в этой книге. Диавол сказал, что в этой книге записаны все человеческие грехи. Объяснил, что он собирает их повсюду и записывает в эту книгу. Августин приказал Диаволу, чтобы тот показал ему то место в книге, где записаны его грехи. Диавол показал ему одну страницу, но там было написано только, что один раз Августин не прочитал молитву completorium[10]. Августин встал и попросил Диавола подождать его – он скоро вернется. Сам же пошел в церковь и с большим благоговением прочитал completorium и другие молитвы, как делал обычно. После этого он вернулся к Диаволу и потребовал, чтобы тот еще раз показал ему страницу, на которой были записаны его грехи. Диавол полистал страницы, туда-обратно, но нужная страница оказалась чистой. Тогда он рассердился и сказал: “ Ты бессовестно обманул меня. Я жалею, что показал тебе эту книгу, потому что силой молитвы ты стер свой грех”.

– Как, должно быть, прекрасно быть совершенно безгрешным, – восхитился я и поднял глаза от книги.

Томас хмыкнул:

– Безгрешных людей не бывает, даже святые не безгрешны. Это все бахвальство или легенды. У всех у нас есть свои темные стороны, поверь моему слову. – Он немного успокоился и продолжал: – Помнишь притчи о блудном сыне и об овце, отбившейся от стада? – Я раздраженно кивнул: кто же не знает эти притчи? – Тогда ты знаешь, что речь в них идет о прощенных грешниках. Мало того, что Господь предоставил девяносто девять овец своей участи, а на второго сына, который не был блудным, никто даже не обратил внимания. Вся забота и радость досталась грешникам. А все потому, что грешники представляют нас, обычных людей. Ибо грех – это часть человеческой жизни. Без греха нет спасения. Ты ведь согласен, что без темноты нет света. Священник, с которым я разговаривал во Флоренции, сказал однажды, что для исповедника самое страшное, когда человек, пришедший к нему на исповедь, говорит, что всегда исполнял свой долг и не совершил ни одного греха. И я его понимаю. Какой смысл представлять милосердие Божие, если исповедующийся говорит, что оно ему не нужно?! Нет, дайте мне честного грешника, того, который знает себе цену, знает, что он не безупречен.

Томас разгорячился, он мрачно хмыкал и смотрел на полку, где стояли труды Блаженного Августина, словно про себя продолжал спор со старым Отцом Церкви.

– Да… нет… – пробормотал он несколько раз, потом почесал бороду и взглянул на меня: – Думай лучше о словах Августина о том, как найти дорогу к самому себе: “Мы пребываем в пути, и путь этот проходит не через внешнее пространство, но через внутреннее, где зло совершенных нами грехов преграждает нам путь, как густой кустарник”. Эти слова не столь обнадеживающие, но более действенные, чем все остальные, какие бы ты ни сказал.

И, лежа в постели в Тёнсберге, я думал о словах, которые мне процитировал Томас, лежал, не зная, что мой путь и мой кустарник скоро станут явными и что кустарник окажется более колючим и более густым, чем можно было подумать.

Я зевнул и потянулся, потом спустился на берег и сполоснул лицо, мне было зябко от холодного ветра, дующего с пролива. Рыбацкая шхуна подошла к берегу, и я помог вытащить лодку на берег. На ближайшем причале быстро соорудили что-то вроде трактира из того, что попалось под руку. Большие ящики служили столами, поменьше – стульями, натянутый парус защищал от капризов богов погоды, которые именно в ту минуту послали на землю шквал с дождем. Подняв воротник до ушей, я бросился в укрытие. Пара ящиков на краю причала были свободны, я стряхнул сюртук и сел так, чтобы между спящим на груде мешков нищим мальчишкой и составленных горой бочек мне был виден наш постоялый двор.