Последняя Ева - Анна Берсенева

«Бог ты мой, о чем я думаю, – одернула она себя, уже открывая дверь квартиры. – Нашла себе заботу!»

Она ходила в аптеку за лекарством для Евы и вообще-то думала больше всего о том, давать или не давать дочери выписанные невропатологом таблетки. Надя еще в аптеке распечатала маленькую коробочку, достала аннотацию. Она читала про апатию и реактивную депрессию и в душе все-таки не верила: неужели все это происходит с ее самым беззащитным ребенком, и неужели это настолько не может пройти само собою, что нужно принимать лекарство?

До сих пор не было в Евиной жизни ничего, на что не хватило бы маминой души.

«Но счастливой ее сделать – этого я же не могу…» – подумала Надя и, вздохнув, положила аннотацию обратно в коробочку.

Едва ли и таблетки могли сделать дочь счастливой, но, может быть, они хоть помогли бы вывести ее из состояния безысходности и безразличия, которое пустотой стояло в Евиных расширенных глазах.

Нади не было дома в тот момент, когда Ева вернулась откуда-то в таком ужасном состоянии. Они с Валей приехали с дачи поздно вечером, и Надя едва сознание не потеряла, увидев в прихожей брошенное на пол грязное пальто и сапожки, похожие на комки глины.

И, главное, этот пустой взгляд, которым Ева посмотрела на нее, когда она вбежала в детскую…

Ночью нога у Евы распухла, поднялась температура, и, не вызывая «Скорую», Валентин Юрьевич сам повез ее в Боткинскую больницу – благо от дома недалеко. Перелома, к счастью, не оказалось, даже вывиха не обнаружили – да иначе Ева, наверное, и не смогла бы сама дойти домой. Но растяжение оказалось сильное, и дома ей предстояло провести немногим меньше времени, чем даже с переломом.

– Ты хотя бы на такси домой добиралась? – хмуро спросил Валентин Юрьевич, когда, поддерживая Еву с обеих сторон под руки, они вышли втроем из больницы и сели наконец в машину. – Как только связку не порвала, уму непостижимо!

Ева молчала, и отец не стал переспрашивать.

Надя сразу догадалась, что Ева скорее всего объяснилась с Денисом. Но в чем состояло это объяснение, как оно произошло, где, почему закончилось так ужасно для ее дочки, – этого она, конечно, не знала. А узнать хоть что-нибудь от Евы было невозможно. Да и жестоко было бы ее расспрашивать…

Кажется, не было на всем белом свете ни одного человека, которого Надя ненавидела бы так, как Дениса Баташова.

До нее никак не доходило, как может он – здоровый, веселый, ничем в жизни не обремененный – ни за что мучить ее дитя. Конечно, она не часто видела Дениса, а в последнее время и вовсе не видела. Но все ей стало ясно еще в тот вечер, когда он впервые пришел к Еве на день рождения шесть лет назад.

Надя помнила, как сердце у нее похолодело и оборвалось, когда она заметила снисходительный взгляд, которым он встречает смятенный и робкий взгляд ее дочери, и это хозяйское выражение в его глазах…

В том, что она не ошиблась в своих догадках, Надя убедилась очень скоро. По тому, как Ева ждала его звонка – вечно ждала, никогда не звоня сама. По тому, как, краснея и бледнея от необходимости врать, договаривалась по телефону с завучем о внезапном выходном среди недели – всегда после Денисова неожиданного звонка, – и ключ от бабушкиной квартиры исчезал назавтра из шкатулочки в буфете…

Надя десятки раз порывалась сказать Еве, что нельзя же так забывать о себе, что лучше бы не встречаться с мужчиной, который даже заботы по устройству этой встречи перекладывает на женщину. Но что толку было говорить, когда Евины глаза после этих редких встреч то светились счастьем, то подергивались такой знакомой, такой глубокой поволокой, что у Нади сердце вздрагивало?

Ничего не поделаешь – такая, значит, судьба у ее дочки: лететь, как бабочка на огонь.

Но, думая о Еве всегда, и всегда с тревогой, Надя хотя бы сознавала неизбежность происходящего. Другое дело Юра – тот просто из себя выходил при одном только упоминании о Евином возлюбленном.

– Я его убью когда-нибудь, честное слово! – говорил он, когда Ева уходила на свидания с Денисом и по смущенному сиянию ее глаз было понятно, куда она пошла. – Вот сволота! Такая женщина ему досталась… Ни хрена не понимает, только и умеет, что ноги об нее вытирать!

– А кто понимает? – то ли Юре, то ли себе возражала Надя. – Юрочка, ты же сам мужчина… Разве вы таких замечаете? У нее же и не было никого никогда – случайно, что ли? А он все-таки красивый, интересный, и не подонок вообще-то, наверное… Да как все он! И она же сама его любит, и сама на все согласна – что тут поделаешь?

– С ней ничего, конечно, не поделаешь, а вот ему бы… – сердито бормотал Юра.

Надя прекрасно знала, что ее сын не терпит ситуаций, в которых ничего нельзя сделать, и не очень-то верит в их существование. Вернее, не очень-то верил до того, как Сона сказала, что возвращается домой… Надя и сама была такая в юности, и это, пожалуй, оказалось единственным, в чем Юра был на нее похож.

Он уходил на работу и, встречаясь с Евой, ничем не давал понять, как относится к ее роману: Юриной сдержанности всегда можно было позавидовать.

А потом он уехал, и некому стало злиться на Дениса.

А потом все это и вовсе сделалось каким-то привычным. Как будто всегда так оно и было: Ева живет с каким-то всем им посторонним человеком – даже не живет, а подживает, как говорили Юрины медсестрички в Склифе. Что ж, у всех так. Некоторым везет, и они выходят замуж по любви. Но далеко не многие. То есть это им кажется, что везет, на самом деле жизнь показывает, что большинство вышедших замуж по любви вскоре разводятся.

Набор этих нехитрых истин подтверждался каждый день. Евина история была всего лишь еще одним, не самым жестоким, подтверждением…

И вот эта история, кажется, завершилась, и Ева вторую неделю лежит в кровати, смотрит в стенку пустыми глазами, а врач выписывает ей таблетки для счастья.

Когда Надя вернулась из аптеки, Ева спала. Может быть, правда, делала вид, будто спит: сразу открыла глаза, услышав скрип двери. В комнате стоял полумрак пасмурного зимнего утра, окно перечерчивали голые ветки высокого клена. С веток длинными комками свисал снег, больше похожий на рыхлый лед. Тени от ресниц на Евиных щеках тоже были похожи на темные ветки.

– Спала, Евочка? – спросила Надя, присаживаясь на стул рядом с ее кроватью. – Как твоя нога?

Она всегда спрашивала только про ногу, как будто это было главное в дочкиной болезни.

– Не знаю, не вставала еще, – ответила Ева.

– Так с ночи и не просыпалась? – удивилась Надя. – А мне показалось, вы с Полинкой еще затемно разговаривали.

– Разговаривали, – кивнула Ева. – Когда она в институт собиралась. Она совсем не хочет там учиться, ты знаешь?

– Не знаю, – помедлив, произнесла Надя. – Может, ей и кажется, что не хочет, ну и что теперь? Полинке если во всем потакать, она на Луну разве что захочет, да и то ей надоест через неделю.