Ясновидец - Карл-Йоганн Вальгрен

Чертежи изображали какое-то строение, окруженное садом и высокой стеной, в которой были единственные ворота. Два флигеля полукольцом смыкались вокруг сада, где были отмечены фруктовые деревья. Двери и окна обозначены жирным угольным карандашом, как и комнаты в нижнем этаже левого флигеля.

— Где спит чудовище? — спросил Лангганс.

— В левом флигеле, фон Бюлов туда не заходит. Управляющий говорит, что госпожа делает все, чтобы они не встречались.

Лангганс посмотрел на младшего брата так, что тот опустил глаза.

— Нам вовсе не нужен был бы этот управляющий, — сказал он, — как и ваши чертежи, если бы вы не заходили туда и не задавали вопросов. Вы пробудили подозрения. Теперь они сделают все, чтобы обеспечить ему защиту. Мы проникнем туда, как обычные взломщики.

— Не уверен, что был иной путь, — сказал старший брат. — Говорят, что он может делаться невидимым. Горничная клянется, что она проходила мимо него сто раз и даже не замечала, что он тут.

— Давайте придерживаться того, что мы знаем точно, а не того, что нафантазируют дураки, желая привлечь к себе внимание. Почему вы ничего не предприняли летом, когда они были одни в поместье?

— Как это ничего не предприняли? Предприняли, но судьба играет ему на руку. Дважды мы уже были готовы перейти к действию, но оба раза они уезжали.

— Почему не последовали за ними?

— Управляющий попросил нас подождать более удобного случая.

Лангганс показал на заштрихованный элемент чертежа.

— А это что? — спросил он.

— Потайная дверь. Секция книжной полки, прикрывает тайник в спальне. Только фон Бюлов и управляющий знают о его существовании. Барон велел сделать этот потайной ход почти сразу, как только купил дом — на всякий случай. Это было еще до его женитьбы. У него было полно врагов в министерствах, его даже пытались отравить. В другой раз это была дуэль — может быть, это и не делает ему чести, но он скрылся и драться не стал. В общем, у человека в положении фон Бюлова врагов хватает, и он просто вынужден принимать меры защиты.

— Варварский обычай — дуэли, — пробормотал Лангганс. — Не понимаю, почему люди убивают друг друга во имя такого маловразумительного понятия — честь.

— Может быть, потому, что у них ничего нет, — сказал младший брат, — а фон Бюлов занимается какими-то темными делами. Говорят, что он продает украденные из церквей предметы искусства — это помимо всех фабрик и железных дорог. Я думаю, что когда мы управимся в левом флигеле, направимся прямо в спальню барона…

Но Лангганс не слушал его. Как только он сел за стол, у него появилось чувство, что кто-то за ними наблюдает. Он не мог найти этому подтверждения, но чувство это было, как прилипчивый раздражающий мотивчик, который не выходит из головы. Он положил на стол листок с анонсом травли зверей и, пока братья что-то отмечали крестиками на чертеже, осторожно огляделся.

Постоялый двор был почти пуст. Внизу несколько кучеров играли в кости. Группа гвардейцев спорила о чем-то за соседним столом. Несколько женщин сомнительных занятий прогуливались, зевая, от стойки с напитками до отделенной перегородкой курительной, где, судя по ароматам, можно было погрузиться не только в курение табака, но и в волшебные опиумные мечты. Хозяин демонстрировал что-то в дальнем углу дюжине мужчин, то и дело выкрикивая, к удовольствию присутствующих, сочные ругательства.

Но даже за пределами досягаемости обычных органов чувств Лангганс не обнаружил ничего необычного. Обычная смесь горечи и тоски, тайные муки отвергнутой любви, короткие вспышки радости или боли, ручьи и водовороты мыслей, размытые картинки, следующие друг за другом в одним только им известном порядке, без цели, без направления, столкновение ассоциаций… и, как обычно, все это продолжалось до тех пор, пока ночь или выпивка не обращала весь этот калейдоскоп в сновидения.

Иоганнес Лангганс обнаружил в себе этот дар в те годы, когда он жил, как нищенствующий монах в Истрии. Это было во времена гонений на иезуитов, и монастырь, известный своими твердыми правилами, еле-еле уцелел, скорее всего, благодаря тому, что находился на самой окраине империи. Тем не менее настоятель, боясь, что их все-таки разгонят в конце концов, предложил новичкам испытать жизнь отшельников в горах. Лангганс к тому же дал обет молчания. Никто этого от него не требовал, но он был молод, и жизнеописания святых производили на него огромное впечатление.

Почти десять лет жил он в горах, не встречая никого, кроме местных пастухов. Потом только он сообразил, что у него врожденный талант для такой жизни; все трудности как бы не касались его — ни снежные бури, ни иссушающая жара, ни голод, ни жажда.

Именно тогда и обнаружил он в себе этот дар. Сначала он проявлялся очень слабо, он даже принял это за голодные галлюцинации, но потом все сильнее и сильнее, пока он не понял, что это не что иное, как господнее вознаграждение за жертву молчания.

Когда к его пещере шел человек, он чувствовал его приближение за много километров. С настоятелем он поддерживал односторонний телепатический контакт и немало удивил того, когда в присланном с пастухом письме описывал затруднения своего пастыря и советовал, как их преодолеть.

Через несколько лет руководство монастыря, начинавшее слегка побаиваться этого странного человека, становившегося все более похожим на бродягу, одетого в лохмотья и немого, как пень, истощенного до неузнаваемости, и к тому же с жутковатой способностью читать чужие мысли, освободило его от обета и направило писарем в Ватикан.

Прошло несколько месяцев, прежде чем он снова научился говорить. Связь между голосом и мыслью была почти утрачена. Он был уверен, что во всем мире только он обладает этим даром. Не было ни одного человека, чей внутренний мир не открывался бы перед ним с пугающей ясностью, он знал все их секреты, ощущал запах их разлагающихся душ и поражался различиям в слове и мысли у церковников. Он догадывался, что эти способности ничего хорошего ему не принесут. Истинное чудо редко вознаграждается канонизацией, наоборот, после войны в деревенских церквях появился избыток говорящих изображений святых и мадонн, проливающих слезы из масла для помазания.

На третий год он предстал перед комиссией по расследованию. Когда он впервые встретился с Себастьяном дель Моро, он понял, что этот человек каким-то образом догадывается о его необычайных способностях.

Тем не менее комиссия пришла к заключению, что дар его никак не связан с происками сатаны. Ему запретили, правда, рассказывать о нем кому-либо, но из подслушанных в коридорах разговоров он понял, что идут разговоры о том, чтобы после его смерти причислить его к лику святых — вместе со своим наставником. Он посмеивался над этими слухами, поскольку точно знал, что их распространяет не кто иной, как сама инквизиция — чтобы оградить его от неприятностей.

Вскоре ему выделили специально оборудованную для него комнату — своего рода карантин. Еще через два года дель Моро назначил его на должность в некоей организации, которой в будущем суждено было стать устрашающим «Благочестивым содружеством». Его авторитет вырос до такой степени, что кардинал Риверо рекомендовал его канцлеру Меттерниху в качестве советника по вопросам религии, но Лангганс продолжал втайне работать на инквизицию. Поручение, данное ему на этот раз, рассматривалось как дело первостепенной важности и требовало именно такого человека, как он. Поэтому он и находился сейчас в Берлине, и степень секретности была таковой, что даже Меттерних понятия не имел о месте его пребывания…