Лакуна - Барбара Кингсолвер

Мимо проехали на каноэ музыканты с маримбой; двое мужчин в белых рубашках, стоя бок о бок за длинным инструментов из деревянных брусков, извлекали из него дрожащие звуки. Фрида бросила музыкантам несколько песо и попросила сыграть «Интернационал». Проплывали лодки и с другими музыкантами; кругом их было полным-полно — в одном каноэ, рискуя опрокинуть лодку, стоял целый ансамбль марьячи, умеряя пыл песни желанием остаться сухими.

Это был дикий плавучий рынок. Мужчины продавали цветы, женщины в крошечных лодчонках подплывали и предлагали обед в огромных алюминиевых котелках: передавали в лодку жареную кукурузу, pollo mole[146], carne asada и тортильи в глиняных мисках, которые потом споласкивали в канале. Лев купил букет красных роз и воткнул одну за другой в корону из кос на голове Фриды. Налил всем красного вина, а когда выпили, наполнил бокалы еще раз. Заплатил музыкантам, чтобы сыграли «Челито Линдо» и еще двенадцать или четырнадцать песен, все про любовь, а вовсе не про революцию. Наклонившись к воде, чтобы дать музыкантам денег, он забыл отпустить ладонь Фриды, которую сжимал под столом. Любовники ничуть не скрывались, весь день обнимались, и она держала его под руку.

Ван смотрел в сторону, как-то по-детски, что совсем на него не похоже, наблюдая пейзажи, мимо которых мы проплывали. Очевидно, ему было неловко. Впрочем, как и смотреть на влюбленных напротив; они больше подходят друг другу, чем жаба и голубка. Хорошая пара: индианка и ее русский крестьянин. А на лавке напротив бок о бок — скандинавский бог и местный переписчик, так тесно, что при каждом повороте лодки касаются друг друга плечом или ногой. Воздух неподвижен, ни ветерка; мягкий знойный гул поглотил все: музыку и жару, бешено стучащий пульс. Ван так близко, что можно погладить его по щеке, стиснуть колено. Сдержаться стоит бешеных усилий.

Внезапно тишину прорезал громкий вопль. Наш сонный гребец испуганно поднял шест, но оказалось, что это всего-навсего лодка со школьницами. Они оживленно махали нам руками. Следом за ними шла еще одна лодка, в которой, естественно, сидели мальчишки; они брызгались и кидались цветами в своих жертв.

— Это цветочная война! — визжали девчонки, посылая обратно стрелы с длинными стебельками, и каждый раз промахивались, точно ацтекские воины, метившие в Кортеса, пока их сердца не разнесло в клочья пушечным огнем.

— En garde![147]— крикнула Фрида, выхватила из короны на голове несколько роз и принялась швыряться ими. Лев тоже бросил несколько цветов — наверно, впервые за всю свою долгую жизнь борца. Фрида достала из воды гвоздику с длинным стеблем и ею, как мечом, ударила Льва по щеке и по груди.

— Я ранен! — воскликнул он, театрально схватившись за сердце, и рухнул на лавку. — Поражен в самую грудь букетом цветов. Как это называется?

— Encarnado[148], — ответила Фрида.

— Descargado por encarnado[149], — повторил Лев. Кровавые раны. Которые могут быть смертельны.

Она поцеловала его в щеку. Ван не отрываясь глазел на деревья. Лодки со школьниками скрылись в боковом канале, оставив за собой на воде ковер из разноцветных боеприпасов. Подплыло другое каноэ; продавец игрушек забрался в лодку. Его карманы были полны плетеных брелоков из пальмовых листьев.

— Здесь есть дети?

— Нет, — ответила Фрида, но Лев одновременно с ней сказал «да».

— Дети только что уплыли, — пояснил Ван.

— Ну, такая игрушка необходима в любом возрасте, — мужчина выудил из кармана длинную плетеную трубочку. — Это trapanovio[150]. Попробуйте, сеньорита. — Он протянул брелок Фриде; та с готовностью засунула туда палец и сделала вид, что не может его достать. Все знают эту шутку: чем сильнее пытаешься вырваться, тем крепче плетеная трубочка держит.

— Сеньор, теперь вам придется его купить и держать второй конец при себе, — обратился старик ко Льву, надеясь выманить свои пять песо. — Иначе она станет ловить на него кавалеров; опасное оружие! Кому еще из вас нужны ловушки для ловли novias[151]? Вам, молодые люди?

— Наверное, вот этому, — смеясь, сказала Фрида и положила голову на плечо Льву. — Он спит и видит, как бы поймать одного-единственного novio.

Незачем было об этом говорить вот так, подчеркивая мужской род, — novio.

— Но об этом забудь, — она высвободила палец с брелоком из ладони Льва и погрозила Вану, точно капризному ребенку. — Ему для охоты на девушек такие ловушки не нужны, он и так неплохо оснащен. Сколько сейчас времени, четыре часа? Они уже выстроились в очередь в «Золотой сережке», ждут не дождутся, когда же он придет.

— Что-что? — Лев подался вперед. — Ты по вечерам ходишь в бар?

— Не каждый день. И девушки в очередь не выстраиваются.

— Мне такое рассказывали! — не унималась Фрида; казалось, вино ударило ей в голову, но, быть может, она притворялась. Продавец игрушек, почуяв неладное, поспешил к себе на каноэ.

— Так в чем же дело, Ван? — поинтересовался Лев; в его голосе не было и тени осуждения. — Ты мне ничего не рассказывал о девушках.

Ван покраснел.

— Не о девушках, а о девушке. Ее зовут Мария дель Кармен.

— Ах вот оно что, Мария дель Кармен, — пропела Фрида. — Значит, на этой лодке, названной «Кармен», не один, а двое влюбленных. Расскажи-ка мне, что там за девушка. Служанка?

— Официантка. Но училась в университете. Иногда по вечерам преподает мне испанский.

— Надо же, как повезло, — с хищной улыбкой протянула Фрида, точно кошка, поймавшая мышь. — Окончила университет и наверняка красотка. Преподает испанский! Вы уже с ней проходили, что такое esternón[152]? — Она коснулась сердца, наклонилась и взяла свои груди в ладони. — А как насчет pezónes[153]?

Ван залился румянцем. Даже уши и шея покраснели.

— Я знаю эти слова. Если вы спрашиваете об этом.

Фрида встала и, наклонившись над столом, приблизила лицо к его лицу:

— Y besos suaves?[154]

Лев взял ее за руку и потянул обратно на лавку:

— Фрида, он мужчина, а не ребенок. Если у него в городе есть девушка, то тебя это не должно волновать.