От Милана до Рима. Прогулки по Северной Италии - Генри Воллам Мортон

Когда Изабелла собралась в Милан на свадьбу сестры, «об одной рубашке» речи не шло. Изабелла готовила новые наряды, меха и драгоценности. Она написала агенту Гонзага в Венецию и приказала обойти все магазины и пробрести восемьдесят самых лучших соболей. «Постарайся найти шкурку с головой животного, — писала она, — я хочу сделать из нее муфту… Ты должен также купить восемь ярдов самого лучшего алого шелка. Он пойдет на подкладку для соболей, и, бога ради, употреби присущее тебе прилежание». Вот так прозвучал из Мантуи властный голос семнадцатилетней женщины. Голос этот доверенные лица Гонзага — художники, скульпторы, архитекторы, печатники, скупщики, ювелиры и портные — будут слышать на протяжении полусотни лет.

Как и большинство богатых людей того времени, Изабелла отличалась экстравагантностью и тратила деньги на уникальные предметы, которые в трудное время можно было заложить. Ничего позорного в те времена в таких поступках не видели. В Венеции заложили ростовщику Терновый Венец, и, когда его не выкупили, венец приобрел Людовик XI, для которого он в качестве хранилища построил часовню Сент-Шапель.

Жизнь в Мантуе все время менялась: было время, когда Франческо посылал в Испанию за арабскими скакунами, а Изабелла покупала драгоценности, меха, парчу и картины. Путешествовали супруги со свитой, насчитывавшей до сотни придворных. По воде любили передвигаться в раззолоченном буцентавре, под сладкозвучное пение менестрелей. Но бывали и другие времена: Изабелла вынуждена была закладывать свои драгоценности венецианским ростовщикам. Казалось, под гнетом экономической депрессии даже дворец ежится в окутавшем его промозглом тумане. Сохранилась переписка между супругами; тогда, в 1493 году, Изабелла находилась в Мантуе, а Франческо — в Милане. Он изо всех сил старался казаться невозмутимым на торжественной церемонии, когда его шурин, Лодовико Сфорца, сделался герцогом. Франческо написал Изабелле и попросил дать напрокат лучшие ее драгоценности. Она послала мужу все, что у нее было, ибо «я не только отдам тебе свои сокровища, но и всю кровь ради твоей чести и ради нашего дома». Заканчивая письмо, она мягко напомнила ему, что часть драгоценностей уже заложена. Годом позже в ее письме сквозило уже явное раздражение. Так она ответила на просьбу Франческо выручить деньги за драгоценности, чтобы его брат смог стать кардиналом: «У меня осталось всего четыре камня — большая прозрачная шпинель, которую ты подарил мне за первого нашего ребенка, мой любимый бриллиант и два камня, которые ты купил мне недавно. Если заложу их, останусь без всего, тогда придется ходить во всем черном, потому что если появлюсь в цветном шелке и парче без драгоценностей, надо мной будут смеяться». К счастью, кардинальская шапка в этот момент никому не понадобилась, и Изабелла осталась при своих камнях.

Черные полосы совершенно неожиданно сменялись белыми. Так произошло, например, после сомнительной победы в битве при Форново: тогда венецианское правительство увеличило оклад главнокомандующему на две тысячи дукатов и даже Изабелле назначили пенсию в тысячу дукатов, что она восприняла как нежданную радость и тут же приказала венецианскому агенту заплатить по долгам, а остальные деньги потратить на tabi. Странное слово, правда? У нас оно вызывает ассоциацию с кошками. Означает оно на самом деле мокрый шелк. Первоначально материал изготовляли в Багдаде, в квартале Аттабийя, названным так в честь Аттаба, современника пророка Магомета. Слово tabi прижилось и довольно замурлыкало возле уютно устроившейся у камина Елизаветы Тюдор, облаченной в серебристо-белое платье из этого самого tabby.[48]

У Изабеллы было шестеро детей: трое мальчиков и три девочки. Так как вначале появились девочки, она отказалась предоставить им герцогскую колыбель, которую приготовила для сына и наследника. Можно себе представить, что девочкам пришлось не слишком сладко, когда двадцатишестилетняя Изабелла выполнила, наконец, свою миссию и родила обожаемого ею Федериго. В первый год материнства, в 1493 году, в Мантую из Кадиса пришло интересное письмо. Прислал его преданный слуга (Франческо отправил его в Испанию за породистыми лошадьми): «Моряк из Савоны по имени Колумб привез 30 000 дукатов золотом, перец и другие специи, а кроме того, попугаев, большущих, словно соколы, и красных, как фазаны. За морем есть деревья, на которых растет тонкая шерсть, на других — воск и хлопок. Мужчины там похожи на обитателей Тартара, они высокие и сильные, длинные волосы падают им на плечи. Они едят человеческое мясо, а людей для этого откармливают, как мы — каплунов. Называют их каннибалами… Я уверен, что эти моряки привезли с собой много золота, сандалового дерева и специй, а сам я видел собственными глазами шестьдесят попугаев разных цветов, восемь из них размером с сокола. В этой земле они видели большие леса, в которых деревья растут так густо, что и неба не видно. Так что если кто-то из мужчин не заберется на вершину, то им и дороги назад не сыскать. Да много чего я еще услышал, нет времени все описать».

Репутация знатока искусств и коллекционера затмила роль Изабеллы в истории своего времени. А ведь она видела положение своего мужа, отца и родственников, в которое они попали после вторжения французов. Дважды она давала приют беженцам — и брату с золовкой, и дочери с зятем, после того как Борджиа, а позже — Климент VII обманом изгнали их из Урбино. В 1527 году, во время посещения Рима, Изабелла слышала пальбу пушек с замка Святого Ангела: шло наступление на город. Забаррикадировавшись в палаццо Колонна, Изабелла дала приют сотням напуганных людей. В те страшные дни ушей ее достигали крики умиравших на улицах раненых — мужчин и женщин, и все же в одной из комнат дворца покоилась кардинальская шапка. Именно за ней она приехала в Рим, чтобы передать ее младшему сыну Эрколе. В самые ужасные моменты, когда карлик Моржентино в страхе цеплялся за ее юбки, а по улицам, шатаясь, бродила пьяная толпа испанцев, швейцарцев и немцев, одетых в парчовое облачение священников, казалось, что мир вот-вот рухнет, но у нее было одно утешение — красная кардинальская шапка, ведь о ней она мечтала долгие годы! Ей тогда было пятьдесят три, а ее муж, Франческо, уже восемь лет как мертв.

Начало их совместной жизни было идеальным. Позже годы иностранной оккупации, политическая нестабильность, плохое здоровье, одна-две любовницы сделали его раздражительным и мрачным. Думаю, он был обаятельным человеком, и со мной, возможно, согласятся те, кто рассматривал его лицо на большой картине Мантеньи, что висит в Лувре, — «Мадонна Победы». Был он низкорослым, смуглым и некрасивым: насколько он был некрасивым, можно увидеть, взглянув на бронзовую статую того же Мантеньи в Мантуе. В нем даже есть что-то от Калибана, и он только чудом не обзавелся семейным горбом. В битве при Форново под ним были убиты три лошади, а он продолжал драться, пока у него не сломался меч. Тем не менее даровитая жена подавляла Франческо. Быть женатым на такой знаменитой женщине — коллекционере и критике было не так-то просто, но он никогда не мешал ее увлечениям, не упрекал за экстравагантные поступки. Она обеспечила ему стабильность, которой так ему недоставало, только вот здоровья дать не смогла. За несколько лет до смерти Франческо сделался грустным и раздражительным, и даже его знаменитая конюшня потеряла, казалось, для него прежнюю привлекательность. В молодости его страстью было разведение породистых лошадей и скачки. Если он не вел вперед свое войско, то был на скачках — слава о мантуанской конюшне гремела по всей Европе. Генрих VIII сказал однажды другу Изабеллы, что по торжественным случаям он всегда ездит на мантуанской лошади. Так что те, кто приезжал к Генриху в Лондон, могли увидеть лошадей Гонзага в королевских конюшнях «Ройял мьюз».