Стрекоза в янтаре и клоп в канифоли - Александра Сергеева

вчера, Джимни с грехом пополам справлялся, уползая всё дальше и дальше от случайных глаз. По открытому всем ветрам степному пространству, которое невдалеке окаймляли вырастающие из земли горы.

Остановиться решили в небольшом леске — впрочем, тут без вариантов. Дорога, как и всё хорошее, закончилась внезапно и бесповоротно. Отец с сыном взялись за лопаты, расчищая прогалину под бивуак. Юлька утаптывала снег, напевая под нос «С чего начинается Родина».

Еловые ветви на подложку обдирать не стали — раскатали влагостойкий настил под палатку, без которой решили обойтись. Зачем лишняя возня, если спать всё равно улягутся в машине? Установили только навес, перед которым устроили костровище.

Юлька сидела на краю настила, вытянув ноги, и любовалась своими мужчинами. Лишний раз убеждаясь, что ей по-прежнему не за что пенять на судьбу. Даже по мелочам, ибо стыдно. В тот день, когда они с Даяном от скуки согрешили, зачав сына, оба их ангела-хранителя поработали на совесть. Ответственно и качественно столкнули лбами тех, кому на роду было написано принадлежать друг другу. Двум безальтернативно разным дурачкам. Двум безусловно родственным душам.

— Ма, сядь ближе? — закончив возиться с мангалом, забеспокоился Севка.

Отсветы огня старили его лицо, закладывая на нём тонкие кривляющиеся тени. Тощий юнец казался взрослым мужчиной с крепкой спиной и сильными руками. Дарил неведомую прежде надежду на что-то основательное и подлинное. Готовое защитить мать, когда той начнут отказывать руки, ноги и головушка.

Прежде подобные мысли Юльку не посещали: она сама ещё, почитай, девчонка. А у неё вот: взрослый сын, закрывший её от смерти.

— Ногам тепло, — успокоила она заботливое чадушко. — Да и не так уж холодно.

— Держи! — приказал Даян, вытащив из машины свёртку одеяла.

Севка поймал его, развернул и принялся кутать мать. Юльке оно было нужней танца в змеином кубле босыми ногами. Но сидела и не петюкалась, принимая пустую лишнюю заботу. Надо быть последней дурищей, чтобы брюзжать и отбиваться: мужчины не прощают подобных оскорблений. Они могут промолчать, сделать вид, что ничего не произошло, но запомнят. И почти наверняка лишат тебя впредь своей заботы.

— Мальчики, я у вас теперь что, важная мумия? — осведомилась она, незаметно расстёгивая под одеялом парку. — Замотали и будете поклоняться?

— Точно! — оскалился Севка, подсыпая в занявшиеся дрова уголька. — И будем пировать, насыщая твою потустороннюю душу всякими там запахами. С этой… как её?

— Амброзией, — подсказал отец, подключив насос к тому, из чего должно вырасти кресло.

— Амброзию нюхайте сами, — хмыкнула Юлька, перемигиваясь с ехидными звёздами. — А мне выдайте мою порцию бууз. Можете вообще всё отдать. А сами лопайте свой шашлык.

— Выпьешь? — иронично выгнул бровь Даян, создавая себе «предмет комфорта».

Юлька не любила надувные кресла. Не доверяла им, каждую секунду ожидая подвоха: возьмёт и сдуется. А ты шмякнешься задницей на землю, испытав непередаваемые ощущения. Она уж лучше сразу на ней устроится, подстелив ещё парочку одеял.

— Согреешь мне аарсу? А сметану мы купили?

Они купили всё, пока их бестолковая маманя копошилась на конфетных полках в поисках трюфелей. А после добывала тростниковый сахар и овечий сыр.

Когда Севка закончил нанизывать пятый шампур, нарисовались сразу два гостя. Одна вынырнула прямо из пламени, зависнув над костром. Покрутилась, изучая это явление. Отлетела, подлетела, пошныряла по горящим полешкам и первым углям. Кажется, разглядела персонально каждый, проводя сравнительный анализ. Изочла и отложила в памяти.

— Она точно не из ада, — констатировал Севка, отмывая руки в снегу с каплей «Фейри». — Там же грешников жарят, значит, с огнём обращаться умеют. А эта будто вчера родилась.

Ящерка вылетела из костра и повисла перед ним, выпучившись на губы скептика. Она казалась нестерпимо белой на фоне тёмного неба и леса — даже на снегу не терялась.

— Ты ещё в рот мне залезь, — съехидничал Севка.

И тут же захлопнул его, ибо мелкая затейница ринулась воспользоваться щедрым предложением. Притормозила у сжатых губ неосторожного провокатора и задрала мордочку, заглядывая ему в глаза. Дескать, что же ты? Пригласил девушку и в кусты?

— Э-э, — не разжимая рта, замотал дурной головушкой Севка, предусмотрительно отодвигаясь от любознательной нечисти.

— Тебе повезло, — с показным добродушием прокомментировал Даян невоздержанность отпрыска. — Мог и о другом месте вспомнить. А там зубы не стиснуть.

Севка заржал, прикрывая рот мокрой рукой. Но ящерка уже потеряла к нему интерес. Подлетела к отцу семейства изучать жужжащий насос. Облетела его справа налево и наоборот. Зависла сверху, поднырнула под него снизу. Неутомимая бездельница — подумалось Юльке.

— Такое ощущение, будто она прикидывает, что мне взять с собой на тот свет, — недовольно проворчала она и скомандовала: — Отстань от моих мальчиков! Только тронь их!.. Зараза.

Ящерка выполнила её категоричное требование: отстала. После чего подлетела к своей жертве и вывалила язык.

— Вот-вот, — презрительно прошипела Юлька. — Только кривляться и научилась. Достала ты меня… не описать как.

Ящерка отрицательно помотала головкой и вернулась к костру. Закрутилась вокруг Севки, следя, как тот ворочает шампуры.

Второй гость явился, когда мясо доходило. А Юлька расправилась с тремя буузами и теперь потягивала разогретый аарсу. О приближении чужака предупредила ящерка, взмыв над костром и уставившись в темноту. Юлька благополучно прощёлкала сей факт, лопая сметану. А вот Даян насторожился. Заметив это, Севка подскочил с настила. Встал перед матерью, разжёвывая мясо и поигрывая шампуром.

— Не вздумай, — протянув руку, попыталась Юлька отнять у ребёнка его оружие.

— Ма, — удивлённо посмотрели на неё сверху вниз, — я ж не Дыртаньян. В кого попало тыкать не стану. Не кипишуй. Может, всё обойдётся.

Прожив полжизни в Иркутске, она презирала высокомерные заявления, будто все азиаты на одно лицо. Это обладатели подобных воззрений все одинаковы на дефекты мозга. Юлька в принципе не могла перепутать двух бурятов или эвенков, или монгол, или китайцев. Их лица индивидуальны, как и у «белых господ» «золотого европейского миллиарда». С их лицемерием и мировоззрением отъявленных засранцев.

Затруднения изредка возникали только с определением возраста. Порой встретишь бурята, и тот покажется тебе взрослым мужчиной с полными достоинства манерами. С особой основательностью в чертах лица, что достигается годами пройденных испытаний. С неповторимой созерцательностью во взоре непроницаемых глаз. А потом выясняется, что парню лет двадцать с копейками. Как с теми ребятами на заправке: показалось, что им лет по двадцать пять, а оказалось восемнадцать.

Со стариками ровно наоборот: выглядит лет на шестьдесят, а на деле считает таковых сопляками, ибо в отцы им годится. Такое ощущение, что для этих людей время течёт иначе. Сначала разгоняется, выталкивая из детства прежде срока. А после всё больше притормаживает. И тебе начинает