Константин Великий - Аркадий Малер

В-четвертых, сам Лициний или даже сам Максимин Даза тоже могут в любой момент объявить войну Максенцию и у них для этого будут все основания из вышеперечисленных, и тогда их территория удвоится, оставив Константина на периферии Европы, а самому Константину ни с нравственной, ни с правовой точек зрения нечего будет возразить.

Наконец, в-пятых, Максенций действительно был не просто узурпатором, а совершенно варварским деспотом, о чем все знали, и особенно его деспотизм проявлялся в отношении христиан. Мы не знаем, была ли изначально у Константина христианская мотивация в походе против Максенция, хотя мы узнаем, что в определенной степени эта мотивация появится во время самого похода, но сам он совершенно точно понимал, что христиане Италии и Африки воспримут этот поход как освобождение. Захват каждого города Константином означал освобождение сотен и тысяч христиан от практически неизбежных мучений, которых к началу второго десятилетия IV века от Рождества Христова стало уже слишком-слишком много и выдерживать их было все сложнее и сложнее.

Помимо всех перечисленных причин к Константину от Максенция бежали разные люди, откровенно упрашивающие его освободить Италию от этого тирана и рассказывающие ему про различные планы и секреты римского двора. Если бы Константин не послушал их и не внял перечисленным аргументам, то он бы в лучшем из всех возможных случаев повторил судьбу отца и остался бы тихим наместником Галлии и Британии, всю жизнь выясняющим отношения с кельтскими и германскими племенами, в то время как три четверти Империи продолжали бы мучаться под началом наследников Галерия и Геркулия. Константин прекрасно знал, чем отличалась для населения его власть от власти других тетрархов, и это также прекрасно знали другие тетрархи. Никогда еще за всю историю Европы к IV веку не было более судьбоносной войны, чем война Константина и Максенция. Ее значение можно сравнить только с войной Рима против Карфагена. И в том, и в другом случаях Европа выбирала между цивилизацией и варварством, между философией ценности человеческого существования и философией произвола.

Евсевий Кесарийский в своем «Жизнеописании» (1,28–31) пишет о том, как василевс Константин однажды рассказал ему об одном чуде, случившемся накануне его похода против Максенция, и при этом клятвенно заверял его в истинности этого события. Константин поведал ему, что однажды после полудня, когда солнце нисходило к западу, он собственными глазами увидел на солнце особое знамение — составленный из света Крест с надписью «In hoc signo vinces», то есть «Сим победишь!» (у Евсевия по-гречески — ev тотсо vka). Это знамение объяло ужасом и его самого, и его войско, после чего он окончательно убедился в мистической оправданности своего похода.

После этого знамения Константин много размышлял о нем, но ночью ему во сне явился сам Иисус Христос с виденным на небе знамением и велел ему сделать знамя, подобное увиденному на небе, и использовать его в защите от врагов. Лактанций в своей книге «О смертях преследователей», написанной раньше книги Евсевия, описывает аналогичный сон, в котором «небесный знак Бога» (caeleste signum Dei) должен быть начертан на щитах и только при этом условии нужно начинать сражение, и поэтому Константин, когда проснулся, изобразил на щитах «скрещенную букву X» (transversa X littera), знак Бога.

Таким образом, Константин должен был изобразить Крест, во-первых, на щитах своих легионеров, а во-вторых, на знамени, что он и сделал. Знаменами у римлян назывались штандарты (vexilla), которые, как мы помним, увенчивала фигура орла с молниями, и в каждом легионе существовала особая должность аквилифера, то есть носителя боевого орла. Отныне же Константин меняет образ легионного штандарта. Фактически в основе любого штандарта уже находится крест — копье с поперечной реей, с которой ниспадает знамя. Император приказывает золотым дел мастерам создать для себя золотой штандарт, где на конце копья должен быть венок из драгоценных камней, а в нем символ спасительного имени — две первые буквы греческого имени XPISTOS (Христос). В итоге получалось соединение в едином символе двух букв — X и Р. Отсюда название этой монограммы — «хрисма», или «хрисмон». По сторонам этой монограммы было принято также изображать первую и последнюю буквы греческого алфавита — альфу и омегу. Присутствие этих букв прямо отсылает к известной цитате из Апокалипсиса: «Аз есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель был и грядет, Вседержитель» (Откр. 1: 8, ср. Откр. 22:13). На самом знамени, которое должно было быть золотым, обычно было написано — hoc vince. Конечно, в разное время в разных легионах такие штандарты были могли весьма разниться, но там обязательно должна была быть изображена хрисма, а если не хрисма, то уж точно Крест Господень.

В христианской Империи этот военный штандарт назывался «лабарум», и этим словом его называют до сих пор, чтобы отличить от всех других штандартов. Иногда лабарумом называют саму монограмму Христа, но это не очень точно. Термин labarum, скорее всего, происходит от названия римского военного символа двойной секиры (labrys) Юпитера или названия знамен в языке кельтов-басков. Если первые буквы имени Христа написаны только по-гречески, то есть на языке Нового Завета, то слова «Сим победишь» пишутся по-разному. Поскольку прочесть небесные буквы должны были легионеры Римской империи и сам Константин, то, скорее всего, они должны были быть латинскими, хотя Константин знал греческий язык. В одном анонимном «Житие Константина» указывается, что на самом деле увиденная им и его воинами надпись была латинской транскрипцией греческого текста — en touto nika (?). Евсевий свидетельствует, что он сам видел роскошный императорский лабарум, где на знамени было поясное изображение императора и его детей. Исторически хризма и лабарум стали одним из самых оригинальных символов христианства, значимее которого остается только сам Крест Господень.

Осенью 312 года четвертая часть всей армии августа Константина направились из Галлии в Италию. В жизни Константина еще будут экспедиции и войны на порядок более сложные и опасные, чем это наступление на Рим, но по исторической значимости и психологическому напряжению оно заранее затмило все остальные. Во-первых, это был первый выход Константина на тропу гражданской войны, пусть даже и в качестве легитимной стороны. Во-вторых, сам факт похода на Вечный город у любого римского полководца вызывал смешанные чувства, как это было во все времена, вспомнить хотя бы Цезаря. К тому же Константин никогда еще не был в Риме, и он представлялся ему нереально огромным и совершенно недоступным городом, осада которого займет слишком много времени, сил и человеческих жизней.

Максенций же очень нерасторопно и трусливо готовился к бою — если он сам объявил войну, то непонятно, почему он не сдвинулся с места, а остался в Риме, надеясь на то, что преданные ему войска все сделают сами.

Константин, конечно, помнил опыт Гая Юлия Цезаря: его легионы быстро преодолели Альпы и уже в Северной Италии столкнулись с идущими навстречу легионами Максенция.