Жанна д'Арк - Анатолий Левандовский

И вот она в его власти.

Железо гулко стучит о камень. На пороге появляется рыцарь, затем – другой. Поклонившись герцогу, они толкают вперед девушку. Руки девушки связаны за спиной. Ее темные короткие волосы всклокочены. Из-под разорванного полукафтанья видны помятые доспехи.

Мгновенно водворяется тишина.

Герцог пристально смотрит на пленницу.

Так вот она, пресловутая Дева! Дева? Девчонка! Ребенок, одетый в латы! Дурацкий маскарад! И это она и течение стольких месяцев устрашала старых рубак и опытных полководцев? Право, какая-то чепуха!

Герцог не знает, негодовать ему или смеяться.

Его губы невольно складываются в улыбку.

Раздается дружный хохот. Кто-то выплескивает сальную шутку, кто-то строит рожу…

Герцог делает знак, и вновь становится тихо.

Говорили, что она красива. Он этого не находит. Он не видит в ней женской прелести. Она чумаза, вся в подтеках и ссадинах. Это какой-то полумальчишка, взъерошенный, как воробей! Она просто жалка!

Но тут он встречает ее взгляд.

Он удивлен.

Он чувствует, как по телу вдруг пробегает неприятная дрожь.

Что за взгляд! Он проникает в самые глубины души!

Герцог теряется. Он испытывает желание отвернуться или уйти. Ну нет! Шалишь!.. Он заставит опустить эти глаза!

Вначале он говорит тихо. Потом громче. Потом начинает кричать. Он грязно ругается. Он произносит такие слова, что даже привыкшие ко всему царедворцы краснеют…

Горбатый карлик с бубенцами на колпаке толкает локтем сеньора в темной накидке:

– Сир Монстреле, внимательно вслушивайтесь в то, что изволит говорить его рыцарственная светлость! Вам, как придворному историографу, предстоит поведать об этом потомству!

Монстреле брезгливо отворачивается от шута. Нет, ему лучше забыть, что он услышал. И всем лучше забыть…

…На губах у герцога пена. Он дошел до предела. Он близок к припадку.

Испытывая ярость отчаяния, герцог крепко сжимает трость. Сейчас он поднимет ее и ударит по этим проклятым глазам.

Но вдруг ярость ослабевает. Что-то оборвалось внутри. Гдето глубоко щемит и ноет. Хочется исчезнуть, сделаться невидимым. Нет, не ему выйти победителем из этого поединка!..

Опустив голову, он тихо обращается к придворным:

– Идемте, господа.

События развивались быстро. Уже через день после пленения Жанны на нее, как заподозренную в ереси, заявил притязание главный инквизитор из Руана. Почти одновременно с аналогичным требованием к герцогу обратился Парижский университет. Наконец, в эти же дни о своих правах на «еретичку» торжественно заявил и Пьер Кошон, епископ Бове, утверждавший, что Жанна схвачена в пределах его диоцеза.[14]

Герцог Бургундский размышлял.

Казалось вполне вероятным, что все эти требования исходили из одних уст. Владельца этих уст угадать было нетрудно: им мог оказаться только всемогущий кардинал. А если так, то спешить некуда. «Добрый герцог» знал, насколько Винчестер нуждается в Деве. Здесь надо было торговаться, пока не удалось бы вырвать максимум. Кроме того, Бургундец не хотел решать вопрос о Деве, пока не разрешится судьба Компьеня. Жанна явилась драгоценным залогом, с помощью которого можно было влиять на волю упрямых горожан; пока город оставался непокоренным, с таким залогом нельзя было расставаться.

Вследствие всего этого первые запросы были оставлены без ответов.

Считая, что за спинами французских церковников стоит глава английского правительства, Филипп Добрый не совсем ошибался. Однако этим не исчерпывалась суть дела. Истина была сложнее. Каждая из претендующих сторон имела свои мотивы.

Инквизиция давно уже с тайной боязнью присматривалась к тому, что творилось во Франции. Оснований для этого было более чем достаточно.

Шел беспокойный XV век.

Трое пап на соблазн верующим проклинали и предавали анафеме друг друга. Повсюду распространялись плевелы новых антикатолических идей. После английских лоллардов поднялись чешские гуситы. Магистр Ян Гус выступил с отрицанием церковных таинств и авторитета Рима. Магистру аплодировали не только в Праге… С превеликими трудностями, объединив силы духовных и светских властей, католическому миру удалось отразить первые удары. Констанцский собор осудил Гуса и провозгласил единого папу. Но этим дело не кончилось. Мятежная Чехия стала очагом революционной заразы. Ученики сожженного магистра широко распространяли свои идеи. Германия… Польша… Венгрия… Русь… До далекого Пиренейского полуострова доходили гуситские памфлеты. Они угрожали собственности попов и монахов.

Они ставили под сомнение весь существующий строй. Католическая церковь – жадный зверь, тайными средствами похитивший народное достояние! Вся земля принадлежит бедным! Следует переделить не только церковные, но и светские земли! Вот к чему вели крайние выводы, которые народ делал из учения гуситов.

Когда во Франции вдруг объявилась «святая» Дева, церковные власти не смогли скрыть своей тревоги. Тревога оказалась не напрасной: на допросе в Пуатье Жанна во всеуслышание заявила, что она познает Божью волю, минуя церковь!..

«В книгах Господа нашего написано больше, чем в ваших писаниях!»

Недаром, услышав эти слова, так смутились почтенные отцы: откровение Божие против догматов церкви – да ведь это основной тезис еретиков! Если каждый верующий начнет сноситься непосредственно с Богом, католическая церковь окажется лишней и будет обречена на гибель! Разумеется, сама Дева не доходила до подобных выводов. Ей были чужды церковные споры.[15] Она думала не о богословских тонкостях, а о своей великой миссии. Однако выводы напрашивались сами собой.

В тот момент французские богословы, проверявшие Жанну, прикинулись слепыми и глухими.

Но инквизиция не была ни слепой, ни глухой.

Шаг за шагом следила она за поступками девушки. Первоначальные подозрения подтверждались. Девчонка пренебрегала опекой духовенства! Она заявляла, что действует от лица Бога! Она стала идолом, которому поклонялись как Богу!..

Нет ничего удивительного, что при первой возможности инквизиция заявила о своих правах на «еретичку».

Богословы Парижского университета казались вполне солидарными с отцом-инквизитором. Однако у них были свои счеты с Девой, и они не собирались уступать кому бы то ни было расправу над ней.