Дверь в зиму - Генри Лайон Олди

других научить сможешь?

— Без проблем.

— Имя, фамилия?

— Алексей Нечипорук.

— Я — капитан Засядько. Григорьич, пиши его в мою роту. Оператором дрона.

И снова Лёшке:

— Дня на сборы хватит? Послезавтра в девять утра здесь с вещами. Что с собой брать, тебе Григорьич объяснит. И «Мавик» не забудь!

* * *

Так Лёшка попал в армию.

В учебке все оказалось и просто, и сложно. Управляться с «Мавиком» и учить этому других — это Лёшка делал с удовольствием. Собирать-разбирать и чистить автомат — без проблем. Стрелять он научился быстро, ему даже понравилось. Такмед — тоже ничего, нормально. Окопы рыть — ну, такое…

Хуже всего было с физухой и дисциплиной. В полной выкладке Лёшка сдыхал на первом километре. Две недели спустя начал сдыхать на втором, потом на третьем…

А потом учебка закончилась.

* * *

— Мавик, это Артист. Как слышишь, приём!

— Артист, это Мавик. Слышу вас хорошо.

— Пташка готова?

— Так точно.

— Запускай!

— Пташка пошла. Передаю картинку.

— Есть картинка.

— …Вижу цели. Два БТРа, одна БМП, танк и позиция СПГ. Помечаю.

Софт старенького планшета был пропатчен и допилен Лёшкой — младшим сержантом Алексеем Нечипоруком, позывной «Мавик». По мановению пальца на планшете появлялись отметки целей, координаты вместе с изображением в автоматическом режиме уходили артиллеристам.

— Есть засечки. Работаем.

— Я птичку в воздухе подержу. Начнут драпать, откорректирую.

— Принято.

Звук выхода он едва расслышал. «Три Топора» били издалека, с недосягаемых для вражеской артиллерии позиций. На планшете было хорошо видно, как снарядом накрыло БМП. Вспыхнул и загорелся БТР…

— Танк и второй БТР уходят! Поставил мобильные засечки. Отслеживаю.

— Вижу.

— Там одна дорога, свернуть некуда. Уходят по прямой.

— Сейчас попробуем накрыть. А вы сворачивайтесь.

— Есть сворачиваться…

Свернуться они не успели.

— Выход!

— Ложись!

Земля метнулась навстречу, встала на дыбы. Он всем телом ощутил удар — и провалился в темноту.

* * *

Повезло дважды.

Во-первых, остался жив. Во-вторых, потерял сознание. Иначе пришлось бы до госпиталя корчиться и орать от боли. Потом его кололи обезболом. Боль присутствовала, но где-то на периферии, словно больно было не ему, а кому-то другому. Временами он проваливался в небытие. Выныривал, тонул…

Окончательно вынырнул в персональной палате. Клиника Гамбурга. Три операции. Реабилитация. Что, говорите? Экспериментальная модель? Не вполне отработано? Дайте-ка глянуть. Ух ты, круто! Мое согласие? Где подписать? Да, я хорошо подумал! Давайте бумаги.

И три месяца спустя:

— Мавик, ты?! Откуда?

— От дяди Ганса!

— Тебя ж вроде комиссовали…

— Не дождутся! Чтоб я самое веселье пропустил? Ага, щаз! Я тут пару новых птичек притаранил…

— Где взял?

— У немцев на блошином рынке…

* * *

— …Как видите, на картине изображено поднятие Знамени Победы на Малаховом кургане в Севастополе. Конечно, все мы уже тогда мечтали о грядущей победе. Но здесь этот момент изображен практически так, как все позже произошло в действительности. Специалисты отмечают: совпадение поразительное…

Совпадение?

Роби, ты же знал, да? Ты знал уже тогда.

Группа потянулась за экскурсоводом в соседний зал. Не торопясь, Алексей подошел, встал на любимом месте: в трех шагах. Он изучил картину до последней травинки, до последней складки на камуфляжных штанах мастер-сержанта с желто-синим знаменем в руках.

Первое и последнее творение ИИ, сумевшего заглянуть в будущее.

«С чего ты начинал, Роби? Тогда, когда был еще безымянной нейросетью? С рисунков и фотографий. Это осталось с тобой, как детские воспоминания. Или как первая любовь? Извини, я ищу человеческие аналогии, других у меня нет. А может, свою роль сыграло имя, которое я тебе дал? Альбер Робида — в первую очередь он был все-таки художником и писателем, и лишь во вторую — прорицателем. Искусство, художественные образы, интуиция — это тоже метод познания, не хуже любого другого. Способ одним глазком заглянуть в завтрашний день…»

Исходный файл картины в полном разрешении до сих пор хранился в компьютере Алексея. Именно с него файл и разлетелся по сети — картиной по доброте душевной поделился «с городом и миром» приятель Лёва, которого Алексей пустил пожить в своей квартире, пока сам был в армии.

Он мог сколько угодно любоваться картиной, не выходя из кабинета. И все же раз в неделю приходил сюда. Распечатка манила его; знать бы еще, чем.

Так все и было. Малахов курган, стреляные гильзы на взрытых пулями брустверах окопов. Тела в траве. Сгоревший Т-72 на заднем плане. Ржавая колючая проволока. Мастер-сержант со знаменем, рядом усталые бойцы. Правда, знамя на вершине кургана в итоге установил не он, а Илюха Глущенко.

В остальном все верно.

Пальцы бионического протеза сомкнулись на древке знамени. Они хорошо видны, эти пальцы.

Алый огонек камеры под потолком на секунду погас. Вновь загорелся. Погас, вспыхнул. Алексей собрался уже уходить, но на маленьком мониторе, укрепленном на стене возле полотна, вдруг исчезла информация о картине. Вместо нее возникла короткая надпись.

Он шагнул ближе.

Десять снежинок. Три капли. И один издевательский смайлик.

* * *

Вернувшись в зал, экскурсовод с неодобрением смотрела на хохочущего человека. В музеях так себя не ведут. В музеях не смеются: громко, заливисто, по-детски, мешая другим посетителям. Не кричат: «Роби! Роби, чтоб тебя!» — и снова начинают хохотать.

Экскурсовод хотела сделать замечание, но не решилась. Вместо одной руки у мужчины был протез — лаково-черный бионический протез последнего поколения с тактильными датчиками обратной связи. Ветеран войны, наверное.

И все равно, в музеях надо соблюдать тишину.

Февраль 2023 г.

Русалка

Вода колышет тонкие зеленые пряди.

Водоросли?

Их движение завораживает. От него трудно оторвать взгляд: смотрела бы и смотрела. Водоросли похожи на волосы — на вид мягкие, шелковистые. Так и хочется их погладить. Протягиваю руку, глажу. Они и впрямь как шелк…

Это волосы. Мои волосы.

У меня зеленые волосы?!

Чему я удивляюсь? У меня роскошные волосы! Поддавшись порыву, делаю оборот вокруг себя. Мир закручивается стремительной каруселью (карусель? что за слово?!). Волосы окутывают меня летящим облаком, я верчусь быстрее и быстрее. Не могу, не хочу останавливаться! Мне хорошо, весело…

— Мама! Ты такая красивая!

Мама?

Останавливаюсь. Дочь — моя дочь?! слово вспоминается с трудом, — зависла в толще воды напротив. Смотрит. Она смотрит на меня, я на нее. Да, у меня была дочь. Давно, не здесь…

Где? Когда?

Не важно! Она